Книга «ШИРОКО ШАГАЯ»

Поселок Галимый Омсукчанского района Магаданской области – самый восточный населенный пункт России, до которого можно было добраться наземным транспортом летом 1997 года. К эвенскому поселку Буксунда, от которого мы планировали начать пеший поход, идет вездеходная дорога. Тракторист Дима Виданов, который довез нас от Галимого до полноводного Сугоя, отказался от брода через эту реку:

– Вода за ночь поднялась еще сантиметров на 10–15. Слишком рискованно переправлять вас, везти до Буксунды, а потом еще возвращаться.

Но нам повезло. В избе-поварне жили трое омсукчанцев, согласившихся перевезти нас на правый берег, избавив от необходимости начинать самостоятельное движение со строительства катамарана. 24 июня без четверти девять утра начался пеший поход!

Рюкзаки огромные, килограммов по 45–50. Вес складывается из группового снаряжения и продуктов, разделенных между всеми поровну, а также из личного снаряжения, которое определяет для себя каждый участник.

– Я все перевесил. У меня 55 кило, – сообщил Андрон.

И это при том, что продуктов взяли только на 30 дней при расчетном достижении Марково через 35.

Первые дни идем пять переходов по 30 минут до обеда и четыре после. Привалы между переходами составляют 15–20 минут, но имеют тенденцию к увеличению из-за отставания кого-нибудь из нашей шестерки, вызванного либо усталостью, либо фотокиноэтюдами, либо чем-то еще. Расчетное ходовое время – четыре с половиной часа. Путь проходит по вездеходному следу, то и дело теряющемуся на заболоченных участках.

Я сразу же отстал, поскольку боялся на пятой минуте свалиться в воду с бревна. Замечено, что в начале каждого серьезного путешествия я обязательно куда-нибудь проваливаюсь. Километра через три залезли в чавкающее болото. Ноги погружаются по колено и упираются во что-то твердое. Это лед, вечная мерзлота. Она неприятно похрустывает под ногами. Разумеется, я на ней поскальзываюсь и важно погружаюсь в жижу.

Плечи ноют, спина горит. Вчера была Костина процедура с втиранием финалгона в мой разваливающийся от мотоциклетной тряски позвоночник. Закладываю руки за спину под рюкзак. Вроде легче, но теперь в руку врезаются часы. Снимаю. Минуты через две руки начинают неметь. Вытаскиваю. Смотрю на часы, лежащие теперь в кармане. Еще 23 минуты... Кошмар... Пробую держаться руками за верхние оттяжки лямок рюкзака. В этой позе выдерживаю около 30 секунд. Приподнимаю рюкзак снизу. На мгновение освобождаются плечи, я успеваю вдохнуть полной грудью, и рюкзак снова всем весом наваливается на спину. Причем у меня, видимо, самый легкий рюкзак, поскольку вес личного снаряжения авантюрно мал. Может, еще чего-нибудь выкинуть?

Осталось 19 минут? Так много? Не остановились ли часы? Смотрю, как мерцают секунды. В циферблате отражаются облака. Они напоминают структуру перлита в чугунах. Какова температура плавления железа? 1539 градусов. Помню! О, хороший участок – восемь шагов по твердой почве. 14 минут... Болото, оводы... Если идти к реке, а потом вдоль нее, мы потеряем расстояние... Косинус 45 градусов... Оводы, болото... 11 минут... Нет, я так не могу... Зачем Андрюха спешит? Стою, наклонившись вперед, освободив от нагрузки плечи. Несколько глубоких вдохов... Тангенс 60 градусов... Чебуречная на Сухаревской... 9 минут...

Теперь иду предпоследним. Обогнал Вову, а впереди Андрей Зорин, среди многочисленных обязанностей которого – хронометрирование. За прошедшие с времен «Большого Урала-91» годы он потяжелел, не сделался, как, впрочем, и все, моложе, не много занимался спортом, но скорость свою не растерял!

За поворотом долины вездеходный след опять юркнул в вязкое тягучее болото. Его преодолевали полторы ходки. С трудом нашли пятачок сухого грунта для привала. К счастью, в конце дня дорога вышла на возвышенность, нам удалось достичь Буксунды и сразу оказаться в кольце огромной собачьей своры.

Буксунда – крохотный поселочек, состоящий из 6–8 домов. На карте под его названием – короткая приписка «нежил.». Это не так. В поселке живет семья эвенов Ивановых, потерявшая, к несчастью, двух мужчин за прошедшую зиму. Их свежие могилы мы видели на крохотном придорожном кладбище. Оставшиеся мужчины на охоте, поэтому нас встречают только две настороженные женщины и несколько ребятишек.

– Идем на Чукотку. Нам надо выйти на Омолон, – говорю я.

– Омолон – это не Чукотка. Там Северо-Эвенский район. Что-то вы не то говорите, – возражает хозяйка.

Выясняется, в поселке... начальная школа! Связь с Омсукчаном по рации. Нам позволяют разместиться в пустующем домике и продают за 10 тысяч рублей (больше денег брать отказываются) три литра прокисшего жирного молока и два огромных вкусных каравая хлеба. Уже через 30 минут я бы ни за какие коврижки не стал употреблять этот напиток. Но... жажда. Выпили все, последствий никаких.

Под вечер стало знобить. Выпили по чуть-чуть спирта и стали укладываться спать. Позади очень трудный день. Всегда тяжело начинать пеший поход, а в нынешних условиях, когда мы были практически на два месяца лишены физических нагрузок, – вдвойне.

Утро. Болит все тело. Как пойдем, не представляю. Аппетита никакого. Стал другом большинства буксундинских собак, вывалив им почти всю рисовую кашу. Рядом кряхтит Вова с распухшей пяткой.

Мой критерий предельно допустимого для переноски груза – возможность самостоятельного надевания рюкзака, лежащего перед этим на земле. Кое-как нацепляю мешок на плечи со второй попытки.

Дорога сегодня получше, особенно после брода через Эликчан. На душистом разноцветном лугу пасутся лошади. За ними – белоснежная наледь, жидкий тальниковый лес, а еще дальше – темно-зеленые волнистые горы со снежными морщинами. Увязавшиеся подкормленные собаки отстали, увлеченные ловлей сусликов-евражек среди желтых маков. Единственное препятствие на пути – здоровенные вязкие лужи, выжимающие нас с дороги в цепкие заросли злодремучей карликовой березки. На привалах ищем прошлогодние бруснику и шикшу.

Последний предобеденный переход не доходим минуты две и падаем в колкий ягель. Радикальное отличие пешего похода от мотоциклетного: на «пешке», приходя на привал или обед, одеваешься, а на мото остановки связаны со сниманием излишков одежды.

После традиционного обеда из пакетных супов с сухарями и чая с тремя кусочками рафинада лежу в спальнике среди сухих старых деревьев на опушке редкого продуваемого ветром лиственничного леса. Костя обходит нас всех и замеряет размеры талий, бедер, грудных клеток.

– Посмотрим, на сколько похудеете!

Один переход после обеда обычный, затем левый борт Эликчана подошел вплотную к реке, стал крутым. Переходим обратно. Дорога куда-то пропала, наверно, ездят прямо по воде. Ищу тропу среди деревьев. Замечаю, что когда надо выбирать дорогу, вхожу в азарт, конец перехода подкрадывается незаметно. Если просто идти по дороге – быстрее дохну.

На последнем переходе отстал Вова, Миша вызвался его подождать, а я недостаточно убедительно объяснил дорогу. В итоге Миша с Вовой продирались лесом, сделали 5–6 лишних бродов и отстали минут на 30.

И все-таки одна из собак окончательно увязалась за нами. Ее назвали Буксой в честь ее исторической родины – Буксунды – и поставили на довольствие. Она жадно сожрала свою порцию супа и удрала в лес. Наверно, на охоту.

Судя по прежнему опыту, наиболее трудный день в походе – третий. В первые два, по-видимому, организм использует внутренние ресурсы, надеясь, что издевательство над ним прекратится, а начиная с третьего жизнь заставляет его отказаться от иллюзий и вынуждает перестраиваться.

Дорога вышла на болото и веером разбежалась в нескольких направлениях. Издали этот участок мы принимали за милую изумрудную лужайку. Немое разочарование. Андрей пошел вперед с энтузиазмом танка. Я попытался увязаться за ним. Куда там! Ноги засасывает болото, а вытаскиваются они уже без сапог. Я смирился с превратной судьбой и плелся в хвосте. Здесь я неожиданно сделал открытие: мое отставание вдохновило хромого Вову, он шел вплотную за мной и не отставал. Когда в качестве эксперимента я чуть прибавил, он прибавил за мной. Так мы и добрались до изюма.

После трех дообеденных переходов завхоз Миша, отвечающий за питание, выдает по две столовые ложки изюма. Это – перекус. После обеда в качестве перекуса выдается сырокопченая колбаса. Потребление воды завхозом не регламентируется. Она есть всегда, в крайнем случае, болотная с ржавыми разводами. Такая вода называется минеральной.

Парит. Вдали начинает грохотать. Хорошо, если гроза разрядится в долине Омолона, а то мелководность Эликчана нагоняет тоску. Сплавляться здесь можно разве что по Сугою, от устья Эликчана.

На противоположном берегу мирно пасутся медведи. Мамаша с годовалым ребенком. Ребенок килограммов на восемьдесят весом, почуяв нас, удрал. Мамаша внимательно изучила нас и с чувством хозяйки степенно удалилась. Букса при этом жалобно подвывала и с поджатым хвостом крутилась под ногами. Это продолжалось долго, пока медвежий дух не растворился в застывшем предгрозовом воздухе. Вова тоже не отставал...

Вечером у нашей псины, вероятно, на нервной почве, разгулялся дикий аппетит. Она слопала штатный ужин, кости всех куропаток, потом с полным брюхом вернулась с охоты на евражек. Ловя этих сусликов, Букса жалобно скулит, потому что те, прячась в своих норках, больно цапают ее за морду и за лапы, которые она сует в подземные лабиринты. При таком харче могла бы себя и не утруждать, тем более, когда я гляжу на ее стертые зубы, мне кажется, ей лет 20.

Один из моих любимейших ландшафтов: холмистая долина, окруженная зубчатыми горами, редкие лиственницы, отдельные очаги кедрового стланика на твердой каменистой почве, островки шикши и брусники – красиво и проходимо, как в парке. Растительность редеет, Костя мечтает иметь много денег и летать сюда на вертолете. Рядом с рекой среди кривых деревьев он присмотрел место для постройки дома.

– Черт подери, – говорит Миша. – Я забыл ковшик на предыдущем привале, когда пили воду.

Он порывается вернуться назад, но его сдерживают пять километров в оба конца и голодные медведи, гуляющие где-то рядом. На следующем переходе общими усилиями находим для Миши очень ржавую, но завидную по вместительности консервную банку. Благо, еще на Тылае нами приобретен бесценный опыт существования без кухонной посуды. Полчаса завхоз тер банку песком, пока не привел ее к виду, достойному той пищи, которую из нее предстоит потреблять.

К обеду поднялись выше границы леса. Разноцветные горы, склоны без растительности. Но в долине еще много карликовой березки, рододендронов, море цветов. На небе вся гамма существующих в природе облаков плюс яркое солнечное гало!

Судя по карте, здесь должно быть большое озеро, но его нет. Такое уже бывало на Сунтаре в 1982 году. Вероятно, при аэрофотосъемке топографы принимают за озеро большую блестящую на солнце наледь.

Экономный Вова выстроил камин и готовит в нем обед на сухих березовых веточках, кусочках рододендронов и щепок, подобранных заранее хозяйственным Андрюхой Зориным. Вспоминается случай, когда мой приятель Володя Беляков в 1981 году в Саянах между перевалами Бепкан и Динозавр на одном резиновом сапоге с коротким голенищем приготовил ужин и завтрак по полной программе на пятерых.

Выход на фотоэтюды после обеда показал, что топографы правы, а я не умею ориентироваться. Большое озеро в абсолютном соответствии с картой лежит чуть поодаль. Через два перехода выходим на седловину перевала через Отайкачанский хребет. Перевальную точку определить трудно – просторное плато. Часовой альтиметр долго показывал 1160 м над уровнем моря. Наконец, высветилось «1155», стало быть, начался пологий спуск в долину Омолона.

Справа возвышаются массивные мрачные вершины, впереди видны стадо оленей и строения, обозначенные на карте как «бараки». Рядом с ними штольня, рельсы, странное строение, подозрительно напоминающее виселицу, и кладбище. В далеком прошлом здесь было и электричество. Сейчас – груды битого стекла, кучи мусора и развалины, используемые оленеводами на дрова. Миша, порывшись в хламе, отыскал вполне пристойную миску и электрический фонарик времен НКВД.

Подошли оленеводы-эвены из поселка Гарманда.

– Тут в сороковые годы зэки сурьму добывали, – компетентно сообщили они.

Стойбище оленеводов расположено километрах в пяти ниже по Омолону. Эти трое – пастухи. Одному из них 14 лет.

– На каникулах?

– Нет, в школу не хожу. Несколько лет уже, – отвечает Паша.

– А что так?

– Работаю... Некогда...

Стойбище – это десяток выцветших брезентовых палаток, растянутых на кольях, несколько костровищ, сонные лица отдыхающих пастухов, трактор, телега, сани, мусор и ватага собак. Эвен Андрей, тщетно пытающийся напоить нас чаем, очень похож на носовского Знайку – такая же стрижка, такие же очки, нос, логичные и взвешенные высказывания по поводу прогрессивных методов ловли рыбы и шансов коммунистов на ближайших районных выборах.

Окружающие горы почти сплошь белые. Интенсивно тает снег, вода в Омолоне быстро прибывает. Володя предлагает кончать с пешим движением и строить катамаран. После выслушивания взаимоисключающих мнений участников по этому поводу и лазания на вершину соседнего холма я решил начать сплав за наледью, что километрах в восьми отсюда. Пока река разбивается на большое количество рукавов и в русле много завалов. Вова поворчал секунд тридцать, но дискуссии не было, и он успокоился. Хотя, между прочим, я на сто процентов уверен, что Боря Добровольский, мой главный авторитет по сплавам, решил бы плыть отсюда.

– Вован, не огорчайся, – говорю я. – Скоро дневка.

– Мне все равно.

Дороги на нашем берегу не оказалось. В ее поисках отошли далеко от реки и двигались по живописным увалам вдоль левого борта долины. Под самыми горами встретили несколько пригожих лесных озер с островками, торчащими камнями и небольшими скалами. Красиво, но идти по берегам трудно, ноги погружаются в глубокий сырой мох. Пошли обратно к реке. Перейти ее с ходу вброд даже по перекату не удалось. Воды все больше и больше. Отказываться от начала возможного сплава глупо, поэтому решаем строить катамаран здесь. Здравый смысл преодолел мое упрямство, и я признал ошибочность вчерашнего решения. Вова счастлив больше всех и побежал в лес с топором.

Лесорубы заготавливают жерди для рамы нашего судна: пилят и ошкуривают стволы лиственниц, дежурный готовит обед, остальные засовывают катамаранные баллоны в чехлы и надувают их. Для этого используется большой надувательский мешок. В нем собирается воздух, затем мешок наглухо закручивается, и его содержимое через шланг с писком перетекает внутрь баллона. Эффективнее всего выдавливать воздух тяжестью своего тела, то есть лежа на мешке. Последний штрих – доведение баллонов до звенящего состояния – наводится ртом.

Основательное изготовление катамарана, включая обед, заняло около восьми часов. В 17.00 стартуем. Как раз сделаем парочку переходов, разберемся, что к чему, а там – ночевка и исправление выявленных огрехов.

В сплаве самое трудное – начало. Это уникальный спорт: в нем невозможно тренироваться регулярно (ни бассейн, ни домашняя ванна для этого не пригодны), а особенность рек такова, что наиболее сложные участки встречаются, как правило, в верховьях, то есть без всякой тренировки и даже разминки вы попадаете в объятия стихии. Вдобавок к этому, если у вас вдруг закружилась голова или вы внезапно почувствовали неуверенность, то в водном потоке нет возможности присесть, лечь на травку и передохнуть. Что еще? Еще у нас неприятные воспоминания от Тылая. И вообще, не водники мы...

Четверо с веслами сидят на рюкзаках в углах нашего судна, еще двое – посередине боковых баллонов. Это пассажиры. На центральный баллон привязываем два прорезиненных мешка с наиболее ценными вещами (деньги, документы, фотоаппараты, видеокамера) и продуктами (он весит килограммов сто), а также промокаемый мешок с кухонными принадлежностями (котлы, миски, костровой набор, именуемый в просторечии «кастрационным»).

Через две минуты – первая «расческа». Так называется дерево, нависающее над водой. С трудом удается отгрестись. При этом нас разворачивает задом наперед. Обезумевшая Букса соскакивает с катамарана и плывет к берегу. Причаливаем, чтобы забрать ее обратно, она рычит и сопротивляется.

– Ну и черт с ней!

Букса бежит берегом, жалобно визжит, переплывает через рукава и притоки, скулит и воет.

– Проходим левым берегом, корягу обходим правым бортом, – кричит Костя.

– Струя же вправо пошла, – не соглашается Андрюха.

Слегка задеваем корягу. От расчески отталкиваемся ногами. Струя за ней уходит под завал из лиственниц.

– Обнесем!

– Проскочим!!

– Стоять!!!

Протаскиваем судно по мели, обнося завал. Расческа, перекат, стремнина, коряги, уходим от завала, но не уворачиваемся от крутого берега, в который врезается весь поток и мы с ним. Местами встречаются обрывистые высокие берега с выходом вечной мерзлоты. Ее таяние приводит к тому, что огромные куски дерна лохмотьями свисают вниз на 2–3 метра. Река слишком узкая, метров 15. Левый борт перегребает, крутимся, словно бумажный кораблик, запущенный в весенний поток. На перекате баллоны скоблят дно, приходится слезать и проталкивать лохань. Надо еще вовремя заскочить обратно!

За 55 минут подошли к наледи. Здесь больше скреблись, чем плыли (видите: я – пешеход, водник сказал бы «Шли, плывет только ...»). Глубина реки на протяжении двух километров нигде не оказывается больше 15 сантиметров. Остросюжетных ситуаций нет. Горячие дискуссии шли на тему того, какой протокой оптимальнее проходить. Лучшее в этой ситуации – пользоваться принципом умнейшего Талона (Толика Янцена): «Я – бамбук, ничего не знаю, в полемиках не участвую».

В 7 часов вечера встали на ночевку на галечной косе. Кругом простор Верхнеомолонской равнины. День превзошел все самые оптимистические ожидания. Мы за наледью! Река сплавная! Катамаран построен и уже опробован! И что меня вовсе удивило, народ отказался от предполагаемой в начале сплава дневки и рвется в бой.

У катамарана выявлены следующие недостатки: нет укосины, и наше судно грозит принять форму параллелограмма, разболтались вязки, подспускает воздух центральный (старый) баллон, оторвалось колечко крепежа одного из баллонов к раме, очень короткие весла, мешают далеко выдвинутые наружу концы кормовой поперечины, центральный баллон подвязан не по середине, что приводит к смещению центра тяжести всей конструкции (не поэтому ли левый борт легко перегребал?)

Пока Андрей Зорин проявлял чудеса работоспособности, устраняя отмеченные недостатки, неожиданно пришла измочаленная Букса. Я искренне думал, что мы ее больше не увидим. Она, поджав хвост, бесшумно растянулась возле костра и сушила свою шкуру.

Первое июля оказалось дождливым, холодным и вялотекущим днем. Омолон выписывал медленные петли в широкой межгорной равнине. Мы махали веслами и мокли. Андрон был в ударе, и за день нам удалось съесть, кроме штатных продуктов, 11 разных водоплавающих. Под вечер я допустил ошибку, отдав Мише весло. Он мне его не вернул, и без работы пришлось немного померзнуть. После принятия правого притока Хадаранди Омолон стал шире раза в три.

Утром следующего дня сквозь мохнатые темно-серые тучи пробивалось солнце. Горы потели, источая клубы пара, в котором тонули солнечные проблески. Букса лежала целиком в углях потухшего костра. Я полез в палатку за фотоаппаратом. Часы неистово пищали, извещая о половине шестого. Дежурный Миша сонно пытался найти и выключить их.

Букса то и дело соскакивает с катамарана и носится по берегу. Лосей здесь видимо-невидимо. В конце концов, ждать ее каждый раз становится невозможно. До этого она всегда находила нас и возвращалась. В этот раз она больше не пришла.

– Пришла, не поздоровавшись – ушла, не попрощавшись, – сказал Миша.

Позднее метеоролог Николай Гимро с «Лабазной» сообщил, что есть собаки, которых специально натаскивают на лосей. Они могут по нескольку часов удерживать животное в одном месте, дожидаясь прихода охотника. Если Букса из этой когорты, то, выходит, мы ее кинули.

– Смотрите, лосенок, – тихо сказал Костя.

Я увидел симпатичное животное в тот момент, когда оно побежало от берега.

– Пристаем!

Андрон с фотоаппаратом (ружье всегда при нем) выскакивает на берег и исчезает из вида. Все остальные тусуются возле катамарана. Вдруг мы видим, как откуда-то из леса выбегает здоровенный лось и несется прямо на Андрона. Андрон прекращает фотоэтюды и отступает. Сначала шагом, а потом бегом. Свирепое животное продолжает преследование.

– Стрелять?

Следовать совету местного охотника, который говорил «Лося завалите – ляжку отрежьте, остальное бросьте», нам не позволяют совесть и антибраконьерское воспитание, основанное на известных фильмах с участием Никулина, Вицина и Моргунова. Однако взяли грех на душу... Туша тщательно разделывается, и ее части развешиваются на катамаране ниже уровня воды.

Омолон продолжает вязать петли по северной части Верхнеомолонской равнины. Справа, а иногда слева во всей красе видна Намалинга – здоровенная гора, которую Андрей Зорин сначала называл Слоненком, а потом – Слоненком Плачущим. В конце концов, я потерял ориентировку. Но чем хорош водный туризм, ориентироваться в нем вовсе не обязательно: река сама знает, куда ей течь, и путешественников об этом не спрашивает.

Весь день над нами летают вертолеты. Они совершают рейсы из Омсукчана на золотодобывающий рудник Кубака, где работают американцы. Их база расположена в устье реки Кубака на Малой Авланде, притоке Омолона в десяти километрах от него самого. Полеты не прекращаются даже в грозу. Трескотня вертолетов и раскаты грома поют гимн во славу презренного металла.

Омолон покидает равнину, собирается в одно конкретное русло и устремляется в прорыв. Скорость течения достигает здесь 12–15 км в час. Кое-где береговые утесы напоминают уральскую реку Чусовую. Сначала появился тальник, затем тополиные рощи и заросли ольхи. На высоком утесе в гнезде сидел огромный свирепый орел. На фоне грозового неба долго были видны его атлетические плечи и маленькая головка птенца.

В 8 вечера наблюдаем на правом берегу моторные лодки и водомерный пост. Где-то поблизости должна быть метеостанция «Лабазная». Она расположена так укромно, что мы почти час бродили по лиственничному лесу, пока не наткнулись на несколько строений. Рядом с ними лежало задумчивое озеро.

Удачно «вписались» (по терминологии автостопщиков) на метеостанцию. Там живут два метеоролога – Раисия Яншитова, Николай Гимро и собаки Чуна и Лада. Нам вполне рады. Летом людей у них вообще не бывает. В прошлом году один раз прилетал вертолет на президентские выборы. Метеорологи сказали, что голосуют за Зюганова, – на второй тур вертолет пролетел мимо. Зимой рядом проходит автодорога-зимник с регулярным движением, а летом по Омолону мы оказались первыми пловцами за те два года, что метеорологи работают здесь.

Рая и Коля – люди добрые и веселые. Тропинка от дома к летней кухне и дальше до туалета именуется проспектом Ленина. Рая была крутой спортсменкой и готовилась выступать на Олимпиаде в Мюнхене, но какая-то травма ей помешала. Зарплата у них – 700 тысяч рублей в месяц, и никаких поставок продуктов. Уезжать они, однако, никуда не хотят, а больших городов опасаются. Рая – женщина разговорчивая. Поэтому совместный суп (я – дежурный) мы сварили ровно к полуночи.

Утром Рая и Коля восторгались нашим замечательным судном. Рая сказала, что такую штуковину им надо срочно купить. Метеорологи дали нам в дорогу остатки вчерашнего супа (литров десять), мешок соленой и вяленой рыбы, три буханки хлеба и даже проплыли с нами метров 500 по реке. Мы с чувством глубокого удовлетворения поделились с ними лосятиной.

Сегодня идем непрерывно 6 часов. Каждая пара управляет судном по два часа. Вечером праздничный шашлык (сегодня 75-й день похода, расчетная середина маршрута) и заготовка мяса впрок. Завтра и послезавтра я хочу опробовать на практике метод жизни на катамаране, предложенный авторитетным екатеринбургским водником Мишей Вахониным. Суть его заключается в том, что люди на судне должны двигаться непрерывно, не приставая к берегам, и при этом жить, питаться, отдыхать, работать, спать, справлять надобности, любить и т.д. В нашем положении последнее проблематично, а все остальное мы готовы опробовать. И если это удастся, то мы за двое суток (часов 30 непрерывного движения) пройдем около 230 км и закончим омолонский сплав. Для реализации этого грандиозного проекта на метеостанции мы взяли половину бочки для разведения в ней костра, металлические листы, дрова, куски фанеры для палубы.

За день нас побеспокоило пять отдельных гроз, одна за другой поперек пересекавших Омолон. Полторы из них оросили нас прохладными дождевыми струями. К исходу шестого часа пропали галечные косы. Остановились в глухом лесу на высоком правом берегу. Это излюбленные оленеводческие места стоянок. Действительно, неподалеку содержатся следы их пребывания. Река здесь вплотную прижимается к высокой осыпной черной и довольно мрачной горе на противоположном берегу.

Вова проспал, за что ему была вынесена благодарность, ибо как раз к моменту нашего старта поднялся густой туман, который до этого вязко заполнял всю долину. Установили пары гребцов: Володя с Мишей (через две минуты после старта они решили поправить наши прически, затащив под уныло наклоненную к реке лиственницу, за что тут же были поименованы парикмахерами), я с Костей («Моторола», по надписям на наших кепках) и два Андрея (просто Андроны, без кепок и цирюльничьих замашек).

Дождь кончился, светит солнце, но угрожающие тучи все еще висят над горами. Подступающие к реке косогоры покрыты россыпями камней вперемежку с ягелем, оранжевыми лишайниками, зарослями кедрового стланика и отдельными лиственницами. Наступил один из прекраснейших моментов путешествия: лежа на катамаране, мы проносимся вдоль береговых скал, обжитых чайками, и просто любуемся природой.

Рядом с устьем Кубаки встретили рыбаков. Один из них скучающе посмотрел на нас, как будто здесь проходит по десять судов в день. На вопрос о том, клюет ли тут, он посмотрел в разные стороны, потом на небо, на нас, и, когда мы уже решили, что он, например, американец и не понял нас, тихо ответил:

– Клюет.

В 22.26 загорелась палубная фанера под костровой бочкой. Потушили.

Солнце тонет в облаках. Последнее из них блуждает по небу в поисках недолгого ночного приюта. Остальные уже нашли ночевку. Круглосуточное плавание позволяет соприкоснуться с невиданным: свежий ветер, розовое и оранжевое небо. Когда наступит самый темный час этой белой ночи?

Шипят баллоны и даже потрескивают. В чем дело? Не выходит ли воздух? Вроде, нет. Крайние баллоны звенят от щелчков. Андрюха на всякий случай ртом на ходу подкачивает более старый центральный. Баллоны по-прежнему потрескивают. Будто наэлектризовались. Ничего не можем понять. Вова, любитель физики, пытается вызвать нас на научную дискуссию, но никто не может выдвинуть ни одного аргумента, и свободная от гребли четверка укладывается спать.

Я располагаюсь на корме (дежурные гребцы сидят на носу). Прохладно, плюс неожиданно в полночь появились комары. Я снимаю сапоги и залезаю в спальный мешок. Не знаю, куда девать сапоги. Все, что не привязано, потеряно. Таково правило водников. В голову приходит «гениальное» решение: я надеваю сапоги на ноги и лезу в спальник вместе с ними. Поскольку наше судно имеет фанерную палубу, лежать вполне комфортно. Удается дремать под плеск воды между баллонами.

Сплав по Омолону закончили 5 июля в 12.39, некоторое время поплутав в узких правых протоках. Точку нашего спешивания любой без труда найдет на карте: она знаменита тем, что является самой восточной на Омолоне. Ниже река заворачивает налево и приобретает западную составляющую, а значит, нам с ней не по пути. Взаимные поздравления. Андрон, сплавлявшийся впервые, в полном восторге; Вова – «любитель водного ориентирования на байдарках», напротив, огорчен: впереди «чертова пешка».

По шкале, принятой туристами-водниками, Омолон относится ко второй категории сложности. Основные препятствия: в верховьях – расчески, шиверы, в среднем течении – завалы (местное название – заломы), образующиеся на многорусловых участках. Я никогда не встречал столь стремительной реки. Средняя скорость сплава превысила 8 км в час, достигая на некоторых участках 14–16 км в час. Самые быстрые участки – прямолинейные, идущие следом за спокойными петляниями. По моим понятиям, уровень воды очень высок, но Коля-метеоролог (а заодно и гидролог-водомер) говорил, что он уже основательно упал. Птиц и зверей по берегам огромное количество, ландшафты – высший класс. Омолон – чудо!

После достижения любой цели наступает момент странной апатии, прямо пропорциональный значимости решенных задач. Участники экспедиции «Дорогами России-97» бесцельно бродят по продуваемой теплым ветерком широкой галечной отмели. Миша начал вяло сортировать продукты, извлекая их из огромного непромокаемого мешка. Андрей лазает по тальниковым зарослям в поисках наиболее пригодного для бани места. Кто-то стирает вещи, кто-то с серьезным выражением лица балуется навигационным прибором, определяя координаты, азимуты, время восхода солнца, яркость луны и т.д., а Костя сел писать дневник и внезапно уснул.

Дневочный завтрак утомленных путешественников включал умопомрачительную сырокопченую колбаску Екатеринбургского мясокомбината, закуску из малосольных хариусов, лосиные отбивные, вымоченные в лимонной кислоте, пюре «Анкл Бенз» и манговый кисель от «Русского продукта».

Баня была шедевром. Андрей придумал использовать в качестве каркаса десяток растущих по кругу тальниковых жердей. Вверху они были связаны между собой, образовав естественный свод, а между ними сложена каменка с топкой. Камни лучше всего брать средних размеров, ибо большие очень долго накаляются, а мелкие плохо пропускают воздух. Дров кругом полно. Ими часа три нагревали камни. Затем зола и угли выгребаются, прямо в топку плещется вода. Это позволяет одновременно ликвидировать возможность последующего угара и убрать паром копоть с камней. Следующая подготовительная стадия состоит в натягивании на каркас герметичного тента. Вместо него можно использовать дождевые накидки, плащи, а отдельные щели затыкать ковриками или засыпать песком. К запахивающемуся входу Андрей привязал камень. Нагретую каменку теперь можно поливать водой. Добро пожаловать в шикарную стерильную и гигиеничную походную баню разового пользования! Отдельно на улице в бочке, которую везли с метеостанции и в которой накануне мариновали мясо, нагрели воду для мытья. Веники, контрастные ванны, фотографирование – дело вкуса.

Перед отбоем мимо нас прошла моторная лодка.

– Егеря?

– Какие тут егеря, здесь одни браконьеры, – возразил Костя.

В лодке были водитель автомобиля, авиадиспетчер и беременная собака. Все они жители поселка Омолон, знаменитого самыми высокими ценами в России (а может быть, и в мире) на бензин: 1 литр А-76 предлагается и приобретается по цене 20 тыс. рублей, или $3,5. Промысел их был неудачен, а презентованные нами остатки лосиного мяса были приняты с благодарностью.

– Здорово получилось, ничего не пропало, – радовался Андрон.

Пятый этап экспедиции – самый продолжительный и состоит из четырех участков: подход к Омолону, сплав по нему, подход к Ерополу и снова сплав. Утром после дневки на Омолоне начинаем более чем трехсоткилометровый переход в долину Анадыря, к истокам его крупного правого притока Еропола.

После долгого и нудного сбора пошли по мерзкой непроходимой местности. Минут двадцать ушло на напряженную борьбу с отдаленными глубокими протоками и старицами Омолона. Это происходило в лесу с несметным количеством поваленных деревьев. Минут десять был приличный участок твердой почвы, а потом... потом пошли болота с кочкарником. Ставишь ногу на кочку, она соскальзывает. Чтобы удержать равновесие, приходится судорожно делать 2–3 шага в сторону, при этом ноги, конечно, соскальзывают и с соседних кочек. С трудом ловишь равновесие, отдыхаешь и идешь дальше. Ноги иногда так засасывает, что приходится вытаскивать их с помощью рук. Единственный плюс местных болот в том, что лежат они на вечной мерзлоте, которую частенько ощущаешь, словно асфальт под ногами.

Если несешь рюкзак на плечах, они ноют и отваливаются. Удобно подложить под низ мешка руки, но тогда физиономия оказывается беззащитной перед меткими ударами комаров. Где мазь? Она смылась потом к десятой минуте перехода. В связи с этим наиболее употребительны нами в борьбе с гнусом хозяйственные сетки, иначе – авоськи, пропитанные каким-нибудь репеллентом и наброшенные на голову. В маске пчеловода кажется очень душно, да она еще и за сучки цепляется.

К концу третьего перехода (идем по-прежнему 9 ходок по 30 минут) подошли к красивому изумрудному озеру. Красивое-то оно красивое, да приятно только на вид: кругом топкие берега. Покушали изюма, потоптались и пошли дальше.

Обедали возле болотной лужи, которую, призвав на помощь возвышенные чувства, можно назвать таинственным лесным озерком. Но чувства притуплены комарами и жарой. Ноги засунул в капроновый мешок, руки и лицо обмазал «Аутаном» и мирно лежал в тени, напоминая себе питона, переваривающего быстро поглощенную пищу.

Кошмар продолжался и после обеда. Разнообразие внесли только участки, где мы шли прямо по руслу ручья (хариусы стаями бились о наши ноги), и короткий отрезок толковой лосиной тропы. Ночевка в дремучем месте: кочкарниковое болото с редким горелым лесом, бурелом, заросли колючих кустиков, ручей с глубоким руслом.

– Костя, сегодня будет дождь? – спросил Миша, укладывая утром рюкзак.

– Конечно, нет. Не видишь, что ли?

Услышав желанный прогноз метеоролога, мы дружно упаковали прорезиненные вкладыши в глубь рюкзаков. Пошли по каменистому увалу. Его хватило на два с половиной перехода, которые с сегодняшнего дня увеличили до 35 минут. Затем увал завернул к югу, и нам пришлось с ним распрощаться. В это же время на наши головы свалилось другое разочарование в виде водяного потока с неба, взявшегося из ниоткуда. Приходится принимать срочные меры: накрывать и частично переупаковывать рюкзаки.

На вязкой кочковатой лесотундре лучше выбирать путь по фрагментам ягеля. Он растет на более твердой почве. Местами встречаются небольшие и очень прочные участки без всякой растительности. Они напоминают такыры, и происхождение их непонятно. Возможно, это следствие выпучивания вечной мерзлоты. На них очень удобно останавливаться на привалы. Их главный недостаток – малочисленность и площадь не более двух-трех садовых соток. Вообще тундра пестра, и на третий день мы приспособились по ее цвету прогнозировать скорость движения и выбирать оптимальные участки, почти как по оттенкам снега в Арктике!

В обед распогодилось настолько, что на небе не осталось облаков. Ветерок на пару с солнцем сушил мокрые вещи, и к путешественникам большими порциями возвращался оптимизм. Еда состояла из двух блюд: супа по-баварски и ухи по-омолонски. Вечером после отбоя Андрон, окрыленный первым уловом, добыл еще штук 15 хариусов. После изобильного и застревающего в зубах лосиного мяса рыба была просто изумительна.

– Костя, а после обеда будет дождь? – спросил Миша просто так, ради прикола.

– Конечно, нет, теперь точно не будет.

Через 30 минут на западе показались белогривые облачка. Они весело бежали на нас, меняя по пути окраску. Прямо над нами они объединились, загрохотали и обрушились шквалом дождя. Запад стал тоскливо беспросветным. Было ясно, что это надолго. Печально... Однако через ходку дождь внезапно прекратился, и оказалось, что его стена закрывала безмятежные барашки на просторном голубом небе. Радостно...

На предпоследнем переходе дошли до реки Островной. Ее широкая галечная долина подсказала главный вывод: двигаться вдоль ручьев намного проще, чем поперек. Места столь симпатичны, а дальнейший подъем к перемычке на Нижний Орах столь мрачен, что решили остановиться на ночевку немедленно. В качестве оправдания были приняты к сведению также факты усталости и позднего (15.35 вместо обычных 14.30–15.00) выхода с обеда. Опять ограничились, как и накануне, четырнадцатью километрами. Если вчерашний результат сбил спесь, то сегодняшний слегка озадачил. Идти быстрее или дольше с такими рюкзаками почти невозможно. Остается лишь надежда, что по мере приближения к горам болотистый кочкарник будет отступать.

Андрей Зорин почти всегда идет впереди. Он лучше меня выбирает дорогу и виртуозно прыгает по кочкам. Степочкин впоследствии писал об этом: «Когда Зорин идет по кочкарнику, то полное ощущение того, что рубят капусту для закваски: такая же твердая поступь ног-секачей, такой же хруст, такой же брызжущий во все стороны сок». Сапоги Андрюха слегка стаптывает вовнутрь. Палку он обычно несет перед собой горизонтально, держась руками за ее концы. Он постоянно пользуется поясным ремнем. На привал садится, опираясь на альпеншток и не снимая рюкзака. После этого он расстегивает ремень, садится на рюкзак. На привале он либо что-то вырезает ножом, либо читает захваченный в последнем населенном пункте роман.

Константин Мержоев идет прямо уверенной походкой, рюкзак не сгибает его и не клонит к земле. Своим видом он напоминает туриста, изображаемого на плакатах о здоровом образе жизни. Кепочка, темные очки и окладистая борода ставят его в один ряд с такими непримиримыми борцами, как Фидель Кастро или Шамиль Басаев. Рюкзак у Кости к концу каждого из этапов почему-то даже увеличивается. Костя пользуется поясным ремнем.

Андрей Бразгин (Андрон) идет, характерно раскачиваясь из стороны в сторону, словно всю жизнь только тем и занимался, что бродил по кочкарникам. Ружье-пятизарядка МЦ-21–12 висит у него на шее. Приклад слева, ствол справа, спусковой крючок смотрит вверх. Руки лежат на ружье, может быть, поддерживают его, а может быть, просто висят. У Андрона необыкновенно длинный шаг.

Миша Семенов – самый удивительный ходок. Он может плестись в хвосте, «еле перебирая ластами», а может вдруг включить такую скорость, что летит, почти не касаясь земли. Когда он обгоняет, я ощущаю себя улиткой, в крайнем случае – черепахой. Костя говорит, что Мишка похож на представителя африканского племени масаев, и такую свою оценку он считает комплиментом.

Предпоследним на пятом этапе чаще всего иду я. Руки держу под рюкзаком за спиной. Альпенштоки я разлюбил. Что-либо висящее в руках (фотоаппарат, мешок с грибами, охапка хвороста) меня бесит. Леня Алексеев, а также Серега Ткач, известный как Фредди, говорили, что я, разворачивая при ходьбе (особенно в гору) носки в разные стороны, напоминаю им Чарли Чаплина. На привалах я сажусь довольно редко и книг не читаю.

В руках Володи Романенко телескопические лыжные палки. Он – лыжник-призрак, которого лето застало в дороге. Володя стер ноги и почему-то не слишком занимался их лечением. Поэтому он, как правило, шел последним, а когда занимался киносъемками, отставал безнадежно.

Столкнулись с необычной проблемой. У нас большая палатка «Зима». Центральный кол (в просторечии – ЦК) связываем из двух альпенштоков, а в качестве крепления оттяжек используем крупные коряги или камни. На Островной нет ни коряг, ни больших камней. Кому-то приходит в голову остроумная идея набить имеющиеся мешки, в том числе полиэтиленовые, мелкой галькой.

Выше и ниже нас на Островной стоят эвены-оленеводы из поселка Омолон. Нас заметили и посетили. Высокий и худой эвен 22-х лет от роду сообщил о своей жизни. В чуме живет с женой и двумя малыми детьми. Кочует. Дома в поселке нет. Деньги последний раз видел, но не держал в руках в начале 1994 года. С весны обещают муку и сахар. Ждут каждый день. Эвен не матерился.

– Как олени? – спрашиваем.

– Разбазарили стадо. Было 7–8 тысяч голов. Осталось 700. Пропили. Демократия... Вы знаете, что такое демократия? Это неправильно понятая свобода. Приходится жить. Дети – наше будущее.

Оторванный от цивилизации эвен с ходу сказал:

– От Выборга идете? Это на финской границе, там еще Карелия рядом!

Многие россияне не только за Уральским хребтом, но и в Тверской и Пермской областях пожимали плечами.

– Из Выборга!

– С выборов? С каких таких выборов? – возмущался народ.

Есть два варианта пути: напрямик через перемычку короче, но по болоту; в обход километра на два дальше, но по бечевнику Вейвеема. Подходит Вова. Варианты: пятьдесят на пятьдесят. Кричу Андрею, чтобы шел в обход. Он кивает и уходит. Мне кажется, не туда, но молчу, потому что действительно пятьдесят на пятьдесят. Оказывается, Андрюха грамотно огибает заросли вредной карликовой березки. Ручья, который я нанес на миллионку, практически нет. Есть некоторое перемещение воды посреди гнилого болота.

Иду след в след за Костей. Это значительно проще, чем самому выбирать дорогу, но не совсем этично по отношению к другу. На следующей ходке он идет за мной, утыкаясь в рюкзак при моих резких торможениях. По очереди – другое дело!

Андрон поймал птенца и призывает его фотографировать. Неохота. Надо останавливаться и снимать рюкзак. Я устал и раздражен: не люблю, когда отвлекают разговорами и сбивают с ритма, а тут фотографирование. Я даже не всегда останавливаюсь, чтобы запечатлеть какой-нибудь сногсшибательный пейзаж. Вспоминаю Владимира Ивановича Холостых, великого уральского фотохудожника, который неоднократно говорил, что среди туристов мало хороших фотографов не потому, что они не умеют снимать, а потому, что в походе вообще невозможно фотографировать. Не хочу разочаровывать Андрона, искренне гонявшегося по кочкам за несчастной птичкой, останавливаюсь и без всякого энтузиазма запечатлеваю ее на пленке.

Долгожданный 15-минутный привал, предмет моей веры и поклонения. Я прихожу на отдых обычно четвертым-пятым. Снимаю рюкзак, вытираю лицо тряпкой, в которой при определенном воображении можно узнать грязное полотенце. Пью воду. Чаще всего стою. Остальные сидят. Иногда тоже сижу, обмахиваясь от комаров. Когда лицо высыхает, я покрываю его доброй порцией репеллента. После этого иногда достаю фотоаппарат. В этот момент подходит Вова.

– Три! Идем? – спрашивает его Андрей Зорин. Это означает, что хронометрист предлагает выходить через три минуты и для приличия спрашивает мнение Володи. Тот никогда не возражает.

– Да, – обреченно вздыхает кинооператор.

Я поднимаю рюкзак двумя руками, ставлю его на левое колено, закидываю на левое плечо, а правой рукой просачиваюсь под другую лямку. И пошел... Если я не в состоянии поднять и надеть рюкзак самостоятельно описанным способом, то я его не унесу. Мой полюсный рекорд – 55 кг.

На переходах я иду и смотрю под ноги. Когда рюкзак позволяет, смотрю и на окружающую природу. Изредка на ходу зачерпываю ладонью воду и пью ее. Многие считают, что это вредно, а на переходах подобно смерти. Мне кажется, что организм человека сам знает, что ему нужно. Хочется пить? Пейте!

Когда рюкзак очень тяжел, я позволяю себе остановиться на несколько секунд и постоять наклонившись. При этом восстанавливаю дыхание и иду дальше. Другие остановки бывают реже. Они могут быть вызваны чьим-то отставанием либо напавшим фотоэкстазом.

Постоянно смотрю на часы, стараясь делать это незаметно. Главное на переходе – это его конец.

Подходим к руслу Вейвеема. Но как! Кочкарник достиг непомерных размеров. Мы шли по болоту по грудь! Кочки достигли одного метра в диаметре, полутора в высоту и поросли скользкой жухлой травой. Перешагивать через них не удается, приходится юлить в их зловонном лабиринте. Если вдоль Вейвеема не будет галечных берегов – трагедия. К счастью, этого не произошло.

Эвены называют любую тракторную или вездеходную колею трассой. Где-то по Вейвеему (впрочем, на карте эта река именуется Верхним Орахом), по их словам, проходит «трасса на Камчатку». Пытаемся отыскать ее. Идти по ней лучше уже хотя бы потому, что не надо думать, куда идти. По сути же своей это то же самое болото со слегка придавленными кочками.

Вечером вновь разразилась «чайная война». Володя заварил такую хину, что она вяжет рот. Говорит, якобы добавил для пользы дела кипрей. Гадость несусветная, пить невозможно. В результате выявления любителей крепкого и нормального (по оценкам первой группы, «козлиной мочи») чая мы с Мишей проиграли 2:4 и пошли пить речную воду. Чайные дебаты, однако, лучше, чем обмен мнениями по поводу национального менталитета или войны в Чечне.

В палатке очень просторно. Андрей Бразгин, Андрюха Зорин, Вова, Костя и Мишаня спят перпендикулярно входу, ногами к нему. Кроме Кости, который лежит к входу головой. Я единственный лежу поперек остальных, у самого выхода. Всю ночь барабанит дождь. В спальнике сухо, тепло и ласково. Несколько раз проверял рукой, не подмокает ли дно палатки, не капает ли на фотоаппараты, не в луже ли рюкзак, который я с вечера целиком затащил внутрь.

В полшестого дежурный Вован обреченно вылезает под дождь готовить завтрак. Через час он спрашивает:

– Неужели куда-то пойдем?

Идти, конечно, неохота. Идти просто чудовищно лень. Но создавать прецедент нельзя.

– Конечно пойдем, – наигранно равнодушно произношу я и для важности зеваю.

– А я думал, один помокну и никуда не пойдем, – говорит Володя. – Может, вы и жрать в палатке захотите?

– Конечно, конечно, – оживляются народные массы.

– Ладно, черт с вами, сейчас затащу, – соглашается бравый дежурный.

Завтрак скромен: молочная рисовая каша с добавлением заварного крема, кофе, печенье, три кусочка быстро исчезающего сахара.

После еды господа путешественники нежатся в спальных мешках. Недолго, минут пять.

– Так что, пойдем? – недоумевает Вова.

Конечно, пойдем. Это лучший способ борьбы с плохой погодой. Надо собираться и, несмотря ни на что, выходить. Глядишь, погода испугается или обидится и станет улучшаться.

Собираемся в палатке, толкая друг друга задами. Володя возится с кухней снаружи. Все собрались, вылезли. Ждем Вову. Последние потоки кострового жара нежно проникают под ходовую одежду, создавая иллюзию минутного уюта.

Идем вдоль реки. За ночь она основательно вздулась и почти полностью наводнила бечевник. Собираем всю воду с прибрежных кустов. Ходовая одежда состоит из простых капроновых штанов, свитера из полартека и капронового анорака. На ногах болотные сапоги. Сухим я сохраняюсь минут 15. Потом чувствую, как по рукавам полара вниз стекает вода. По капроновым штанам она тоже сбегает вниз. Каждый привал посвящается выжиманию носков. С рюкзака часть воды стекает по спине. Как с этим бороться, непонятно. Некоторые используют большую накидку, покрывающую и туриста и его рюкзак одновременно. Мне она не нравится, по крайней мере, по двум причинам: накидка находит, за что зацепиться даже в тундре, не говоря уж о лесе, а кроме того, я все равно начинаю мокнуть от пота.

Встретили крупного лося, который, судя по сухой примятой траве, ночевал в пятидесяти метрах от нас, игнорируя шум и дым костра. Потом еще один лось и зайцы. В конце второго перехода на левом берегу Вейвеема обнаружили нехарактерный утес. Красиво, но только в контексте унылого пейзажа, исчерканного линиями дождя. В другой ситуации мы не обратили бы на него внимания.

Ближайшая задача – найти левый исток Вейвеема и по нему подниматься вверх. Перед нами его широченная (5–6 км) долина. Где сам ручей, неизвестно. Во-первых, главная река разбивается на 3–4 протоки, и приток легко спутать с одним из рукавов. Во-вторых, пасмурно, плохая видимость, дождь. Мы его прозевали. В итоге один переход мы шли по катету, затем два по другому, повернув на 90 градусов, а наш ручей, переполненный дождевой водой, несся по гипотенузе. В актив этой геометрической ошибке можно занести очередного встреченного лося и приятные лесистые увалы.

Выйдя к нашему ручью, я совершил очередную помарку. Надо было обедать возле леса на сухом месте около обнаруженной, наконец, знаменитой эвенской «трассы на Камчатку» (много дров, а уж воду-то на соседнем болотце отыскали бы), но я потащил всех к реке. Дров там было намного меньше, а сухие места уже в начале обеда почти отсутствовали. Кроме того, половина личного состава промокла при переходе через отдаленную протоку. Приток Вейвеема начал напоминать Тылай в худшие времена. Вода прибывала катастрофически, дважды пришлось отодвигать костер. Чай пили, стоя по щиколотку в воде.

Быстрее назад, к «трассе», а по ней к Камчатской области.

Дождь к вечеру кончился, и даже на несколько минут показывалось солнце. Прошли опять немного, но сегодня честно отработали все ходки и достойно сопротивлялись непогоде. Настроение хорошее.

Ночевка пришлась на самое узкое место долины. Склоны обступивших нас гор живописны. Они многоцветные: чередуются зеленый кедрач, черные каменные осыпи и светло-желтые ягельные поля. На одной из гор в верхней части необычный для этих мест скальный выход. Крепостная стена преграждает путь незадачливому восходителю.

Высоты гор приближаются к 1000 метров, а высота нашего лагеря над уровнем моря, согласно альтиметрам, составляет 350–400 м. Это средние значения между показаниями часов «Касио» (альтитуда определяется по изменениям давления) и спутникового навигатора «Скаут» (геометрические вычисления). Надо признать, что в определении координат «Скаут» преуспел больше. Его точность плюс-минус 100 м. Такова же погрешность и в определении высоты, что весьма существенно. Альтиметр в часах также не столь точен из-за атмосферных изменений давления, а регулярно корректировать его по известным высотам, как правило, вершинам гор, очень хлопотно.

Основные темы вечерних разговоров на этот раз: кулинария, прошлые походы, выявление общих знакомых (их количество превышает все допустимые теорией вероятностей нормы, еще месяц-другой, и мы начнем выявлять общих родственников), возвращение домой (уже!) и будущие путешествия. Реже возникают споры на темы лингвистики, целесообразности освоения космоса и шансов «Уралмаша» на невылет из первой лиги.

Гора Девять Близнецов (1335 м) с востока выглядит грядой из нескольких почти правильных конусов. Автор названия насчитал их 9. На спуске «трасса», посчитав свою задачу выполненной, весело разбежалась веером и пропала. Избрали тактику «глуповатой (тупорылой) прямолинейности»: шли не важно по чему, главное – в нужном, строго восточном направлении. Пейзаж в бассейне Ниванды напоминает Северный Урал в районе Ишерима, но там проходимее. Туристы и путешественники редко натыкаются на столь мрачные и откровенные болота, поскольку в их среде более популярны окрестности высших вершин, которые приподняты, более сухи и легче проходимы. Теми же туристами там протоптаны тропы.

Думаю приблизиться к горам, где должно быть поменьше топей. Для этого логичнее всего идти по правому притоку Озерной. Кроме того, «трасса» так или иначе будет заворачивать к югу, поскольку именно в той стороне находятся поселки, к которым она должна приводить. Однако если в долине Озерной обнаружим приличную дорогу, соблазн двигаться по ней будет очень велик.

Повезло! Неплохой вездеходный след пошел по нашему притоку. Почва улучшилась. При входе в долину нашего притока (назовем его – ручей Оптимистический) требуется аккуратность: слишком много ручьев и речек сливаются в этом месте.

Что я делаю при остановке на обед или вечерний привал? Снимаю рюкзак, пью воду. Раньше, в первых походах, меня учили сразу бросаться собирать дрова, искать воду, разбивать лагерь. В 1991 году было введено правило Рафинада. Суть его заключается в том, что не следует играть в героев первых пятилеток, поскольку производительность труда отдышавшегося и переодевшегося в сухое человека намного выше.

Десять минут уходит на личные дела. Я снимаю сапоги (конечно, если погода не дождливая), английские шерстяные носки из московского магазина «Альпиндустрия», в одной паре которых я прошел всю экспедицию, носки простые (их я сносил пар 20). Вынимаю стельки, сделанные из «пенки» (пенополиуретанового коврика). Их, отрезая от ночной подстилки, я меняю дней через 15. Все это по возможности развешивается для просушки. Сапоги до колен выворачиваю и ставлю таким образом, чтобы солнечные лучи попадали внутрь сапога до самой подошвы.

Сушить носки и прочие вещи на костре, я считаю, глупо. Здесь возможны лишь два варианта: либо они останутся сырыми, либо сгорят. Грань между этими состояниями тоньше бритвенного лезвия, а я не умею по нему ходить. Если вы все же видите меня стоящим с носками у костра, так это для того, чтобы слегка подогреть их перед надеванием.

Некоторые сушат вещи, разложив их под спальником, внутри оного, на голом животе (своем), бедрах. А некоторые, такие, как продвинутый путешественник, неоднократно упоминавшийся выше полярный волк Талон, – даже на голове, что весьма эффективно!

Впрочем, я отвлекся, оставшись босиком. Далее надеваю ночные носки и старые кожаные греческие ботинки, в которых еще год назад ходил на званые приемы.

Ходовую одежду я в обед не переодеваю.

После всего перечисленного следуют обычные процедуры: дрова, вода, костер... Только дежурным приходится играть в стахановцев-корчагинцев: переодеваться целесообразно после разведения костра и навешивания над ним котлов с водой.

Когда обед на мази, я достаю записную книжку и, расположившись на спальнике, делаю записи. Это занятие прерывается истошным криком дежурного:

– Харч разбрызгиваю!

Я взял моду добавлять в супы лимонную кислоту. Сдобные сухари немедленно съедаю, а обычные бросаю в суп. Печенье ем вприкуску, как и сахар.

После еды – не важно, обед это или ужин, – в зависимости от настроения иду на фотоэтюды, читаю газету «Футбол» месячной давности, книгу Антона Кротова о вольных путешествиях или вообще ничего не делаю.

Вечером я слегка ополаскиваюсь, надеваю сменную одежду и приступаю к ритуальным навигационным вычислениям. Определяю место расположения лагеря, тщательно наношу эту точку на карту и торжественно объявляю:

– Прошли по полету птицы 15 километров 640 метров. Азимут 92 градуса.

– А не по полету?

– Не по полету? Сейчас скажу. 20 километров! Ходовое время 5.02... Скорость 3.97...

– Температура какая? – спрашивает Костя.

– 11.5.

– А в обед?

– 16.7...

Утренняя прохлада. Косые солнечные лучи мешают досматривать сладкие трудовые сны. В дремотном лесу щебечут первые птицы и открывают свои лица цветочные поля. Змеистый ручей бесшумно огибает большой валун и степенно бежит к говорливому перекату.

– Через пять минут раздаю кашу, – вещает дежурный.

Минуты через три в палатке отмечается некоторое шевеление. В палатку просовывается рука дежурного. В ней миска, в миске изрядное количество каши. Есть через минуту после пробуждения не очень хочется, но аппетит просыпается быстрее неспешной природы. Кофе подается с тремя кусками сахара. Кружки не предусмотрены, кофе потребляется из той же самой миски. Завтрак закончен, пара минут довольного поглаживания животов, и начинаются сборы: вытаскивание вещей на ковриках из палатки, толкотня, смазывание пяток зеленкой, лейкопластырь.

Коврик, он же «пенка», он же шагреневая кожа для стелек, выполняет еще ряд функций. Главнейшие: на нем мы спим, он же обеспечивает форму рюкзаков, опоясывая собой все их внутреннее содержимое. Такая многофункциональность имеет один минус: каждое утро собирание рюкзаков начинается с нуля, а быстрее 15 минут качественно рюкзак не уложить. На дно я запихиваю баллон от катамарана, на нем располагаются три больших продуктовых мешка. В щели между ними удается засунуть колбасы и полуторалитровые пластиковые бутылки («торпеды») с растительным маслом, туда же помещаю некоторые элементы одежды. Следующий слой состоит из одежных остатков, индивидуальной аптечки, туалетных принадлежностей и всякой не поддающейся учету мелочи. Выше «патронташ» с фотопленками, спальник (на нем лежу в обед), синтепоновая курточка на случай похолодания, прозрачная папка с документами и картографией. Наконец, на самом верху мой рюкзак напичкан электроникой: фотоаппараты «Олимпус», «Бесса», спутниковый навигатор «Скаут», записная книжка-калькулятор «Касио». По карманам разложены ботинки (сменка для обеда), миска, ложка, полотенце, карта на сегодня, обычная записная книжка для регистрации возникающих умных мыслей (используется редко), кепка, средства от комаров. При большом желании можно сидеть на нижней части рюкзака.

Последнее в утренних сборах: медленное и возвышенное надевание сапог. Долго и нежно расправляю нижний носок, потом верхний шерстяной. Другие участники используют портянки, но я не то чтобы не умею их наматывать, а просто не люблю.

Тринадцатое июля было солнечным днем. Идиллия распространилась на три перехода и ввергла нас в непростительную негу. И тут самый злой из истоков Правой Имляки затащил нас в себя с энергией канализационной трубы, засасывающей нечистоты. Целый переход мы шли в направлении, на 90 градусов отличающемся от необходимого. Возможно, нас очаровала резкая смена ландшафта: от унылой горной тундры к бурному ручью в узком ущелье, окруженном густым лесом. Минуте на десятой я понял ошибку, но кричать было бесполезно: передовой отряд умчал далеко вперед.

Вова, отставший минут на 20, съязвил:

– А что, теперь идем во Владивосток?

Пришлось снова набирать высоту. С перевала открылся красивый вид высших вершин Колымского хребта. Это слабое утешение от нашей ошибки. Где-то в этих краях, по данным магаданского путешественника Рудольфа Седова, находятся неизученные колымские ледники.

– Нас мало показывают по телевидению, – глубокомысленно заявил Миша. – Плохо работали в подготовительный период... Тебе, Вова, надо было всюду лезть с фрагментами прошлых фильмов, постоянно показывать их и напоминать о себе. Привлекли бы втрое больше средств.

– Вот Коля говорил, что ученые не должны внедрять свои изобретения, – возражает Вова. – Вот и я – оператор, я снимаю, остальное – не мое дело. Да и в экспедицию эту я не очень-то рвался.

На дневках много свободного времени, я вспоминаю детей и очень скучаю. В следующем году я обязательно куда-нибудь поеду с ними. Наибольшую грусть почему-то вызывает у меня постоянно возникающий образ младшего сына, вынимающего платочек из нагрудного кармана рубашки и вытирающего им то ли нос, то ли слезы. После обеда хлынул дождь. Тоска зеленая. Загадал: если к началу моего вечернего дежурства ливень не прекратится, то я – самый несчастный из людей. И наоборот. За десять минут до контрольного срока выглянуло солнце.

Характер гор в районе Эвено-Корякского перевала (граница Магаданской и Камчатской областей) – осыпи почти правильных геометрических форм. На вершинах гор скальные останцы, многие горы разноцветные. Долина ручья Оленьего на спуске постепенно стала расширяться. Идти можно по галечным отмелям или вдоль борта долины по подобиям каких-то троп. Вероятно, здесь иногда прогоняют оленей, название же не с потолка берется.

Одну из многочисленных куропаток, добытых Андроном, приготовили по новому рецепту: «куропатка табака». Разделанную тушку разогнули, посолили, поперчили, положили на крышку котелка, экономно политую маслом, придавили сверху огромным плоским камнем и поставили жариться на угли. Новинка встретила одобрение, и несколько десятков ближайших куропаток приготавливались исключительно этим способом.

Шестнадцатое июля было редким днем, которые изредка выдаются на северо-востоке: холодным, пасмурным, ветреным, без комаров, без дождя, без красок, лишенным фотогеничности; хотя в среднем течении Оленьего ручья прямо посреди галечных отмелей в русле торчало несколько островов, образованных коренными породами. Река раздваивалась, но потом собиралась снова. Необычное явление.

Перед устьем долина сузилась, пошли лохматые прижимы с мохом по колено. Вова сегодня сильнее обычного хромает и много снимает видеокамерой, иногда ждем его до 30 минут, высматривая с деревьев.

– Вован, до Пенжиной 5 км (на самом деле – 7). Встречаемся в устье Оленьего. К твоему приходу мы уже обустроим лагерь. Идет? – предлагаю я.

– Да, это очень здорово, пойду не спеша, в своем темпе. Мне трудно от того, что вы меня все время ждете.

В устье Оленьего стоит добротная баня. Неподалеку развалины какого-то небольшого брошенного поселения, судя по хламу, неоленеводческого происхождения. Объявляю ночевку в бане, под крышей. Миша считает, что сегодня следовало бродить Пенжину и ночевать на противоположном берегу:

– Если вымокнем, так хоть посушиться сможем.

Утренний брод оказался не очень сложным. Идем строго на восток по азимуту, подрезая стрелку рек Пенжиной и Миритвеема. Идем медленно, чтобы не сильно растягиваться. Кругом глухой замшелый лиственничный лес, разбавленный тальником, ольхой и тополями. Роль подлеска выполняют ива-чозения, крапива, смородина и необычное высокотравье. Пенжинские джунгли. Ближе к Миритвеему лес редел, стали встречаться поляны кедрового стланика и озера. Вначале одно, два, потом счет пошел на десятки. Путь наш, отличавшийся до этого прямолинейностью, приобрел вид синусоиды, огибающей многочисленные озера длиной до одного километра.

Костя, к сожалению, заболел глазами. При этом его заболевании надо лежать в постели два месяца и не поднимать тяжестей. Ему срочно требуется пенициллин, и он мечтает найти оленеводов с ветеринаром. В каждом белом пятне на горизонте ему мерещится стойбище, но все тщетно.

Удивительная метаморфоза произошла с рельефом при переходе из долины Чистой в Авнавлю. Широченная перевальная седловина оборвалась вниз узким крутым спуском в долину притока Авнавлю. Камни острые, будто ручей постоянно пересыхает. Действительно, вскоре вода полностью уходит под камни.

После поворота долины смотрю вперед и диву даюсь: где же помещается крупная Авнавлю? Впереди только едва различимые щели между горами. Видимо, и ее долина отличается узостью. Так и есть, но даже в ней попадаются крохотные острова, поросшие тальником с вымытыми наружу корнями. Постоянно то с одной стороны, то с другой прижимы, шарахаемся с одного берега на противоположный. Местами к руслу спускаются каменные монолиты по 20–25 метров высотой и углом в 60–70 градусов к реке. Из какой породы, мы не знаем. Темные. И мы, и они.

Ущелье левого притока Авнавлю быстро выродилось и вывело нас в широченную долину Олоя. Здравствуй, Чукотка! До сих пор нам неоднократно доводилось бывать в Якутии, Корякии, на Колыме. На чукотскую землю наши ноги впервые ступили лишь в ходе нынешней экспедиции.

Долина Олоя выглядит, как огромный аэродром, как футбольное поле, как бильярдное сукно. Ближе она оказывается поросшей карликовой березкой, низкорослой чозенией, местами кочкарник, россыпи камней, участки ягеля и лишайники. На карте обозначена именно лишайниковая растительность. Правда, в междуречье Пенжины и Миритвеема тоже стоял значок лишайников, а там были симпатичные сопочки, покрытые кедрачом. При аэросъемке с самолета такая местность, наверно, похожа на пятнистую голову больного стригущим лишаем. То есть трактовка термина «лишайник» довольно широка.

По соседству располагается вершина Трех Морей – обычная осыпная гора, но уникальность ее в том, что три стекающих с нее ручья бегут в разные стороны: один принадлежит Охотскому морю, другие – бассейнам Тихого и Ледовитого океанов. Перевал на исток Еропола – Ерополькрыткин хорош: коридор с десятком малых озер, к которым с гор наискось спускается ослепительно белая кварцевая жила.

Охота. В пешем путешествии это своеобразный биатлон. Несемся с рюкзаками по пересеченной местности. Вдруг из-под ног первого участника вылетает куропатка. Андрон следит, куда она приземляется. Потом бежит за ней. Сначала он скидывал рюкзак, потом бегал по зарослям, уже не сбрасывая лишний вес. Все остальные, постояв минуту, идут дальше. Тишина. Значит, Андрон не нашел в кустах куропатку и догоняет нас. Выстрел. Андрон опять обречен догонять нас. Может с курицей, а может пустой. А поначалу он говорил, что плечи так немели от рюкзака, что нет сил поднять ружье. С учетом охоты Андрон прошел, по-моему, не 14, как все, а 16 тысяч километров. Слава неутомимому добытчику!

Первое, что поразило нас в верховьях Еропола, – это полное отсутствие леса. По ту сторону перевала лес для постройки катамарана был в изобилии, здесь же его не наблюдалось вовсе. Только на второй день пути вниз по реке мы увидели на горизонте тальничную «рощу». Вокруг одиноко стоящих деревьев река разлилась на множество мелких проток. Это, безусловно, вызвало сложности для сплава, но других деревьев в округе не было. Сплав было решено начать отсюда. Как радовались мы потом, что приняли столь правильное решение. Конечно, в первые дни катамаран часто приходилось переносить на руках через многочисленные отмели, плесы. То и дело, идя по той или иной протоке, мы теряли главное русло, и в поисках дальнейшего пути приходилось тянуть наше утлое суденышко вверх по течению. Но, пройдя таким способом 70 километров, мы так и не встретили ни одного годного для постройки катамарана дерева.

Двадцать третьего июля мне не хотелось вылезать из спальника. Шел дождь, а надо было лезть на тальник и добывать жерди для тримарана. Завтрак медленный, как улитка. Первым выходит Андрей Зорин. Иначе и быть не могло. Топор один. Рубим по три-четыри жерди каждый по очереди, остальные сидят в палатке.

– Когда будешь расстреливать меня перед строем? – неожиданно спрашивает Вова.

– ?

– Я потерял весельные лопасти... Четыре дня назад, поздно хватился... Я тут ящик нашел... Из досок сделаю...

На этот раз катамаран удается собрать за три часа, хотя выглядит он не так эстетично, как на Омолоне, поскольку собран из кривых тальниковых ветвей. Дождик утих, еле моросит. Через 20 минут сплава по Ерополу, ширина которого пока не более 10 метров, ломается выгнутая коромыслом кормовая жердь. Андрей снова на дереве, а я исследую реку за поворотом. Там она разбивается на несколько рукавов и вся(!) уходит в кусты. Такого я еще не встречал. Сплавная река исчезла! Тащим судно через кусты, потом бечевой по протоке шириной, едва превосходящей наше судно.

Перед Макковеемом, правым притоком, гряда валунов наискось пересекает реку. За ней слив высотой около 1 м. Застреваем в камнях, приходится слезать и проталкивать катамаран. За грядой плес, совершенно спокойная вода без признаков течения. Приходится интенсивно грести. Через 150–200 метров опять валуны. Такое чередование характерно для верховьев Еропола. Скорость сплава невелика. Вдоль обрывистых берегов Еропола пунктиром тянутся снежники. Все притоки впадают в узких мрачных каньонах. Плыть и просто любоваться берегами Еропол не дает: валуны чередуются с плесами.

Двадцать четвертого июля погода впервые за последние дни порадовала нас. Температура воздуха достигла в тени 24 градусов. На небе ни облачка, куда-то пропали комары. Наслаждаясь счастливыми мгновениями, бродили мы по берегу, впервые раздевшись, загорая и плескаясь в теплых заводях. Обласканные природой, мы решили повторить омолонский опыт ночного сплава. Но поскольку в верховьях не обитаемого людьми Еропола не нашлось материалов для организации костра прямо на судне, вечером занимаемся заготовками провианта на предстоящую ночь.

К полуночи все небо заволокло мрачными тучами, пошел мелкий моросящий дождь. Во время сплава по Омолону стояли белые ночи, сейчас же направление реки угадывалось с трудом. Дело довершил неизвестно откуда спустившийся туман. Медленно гребя веслами, мы напряженно плыли на шум перекатов и вглядывались в белые барашки воды, обтекающей подводные препятствия.

Как-то внезапно река стала уже. В дождливом ночном полумраке высоко над головами кружатся отвесные стены, шпили и иглы Большого Еропольского каньона. Русло забито огромными валунами, маневрировать между которыми в условиях плохой видимости сложно. Налетая на торчащие из воды камни, застревая на них, приходилось снова и снова спускаться в воду и освобождать катамаран из плена, не давая течению перевернуть его. Признаться, больше всего боялся за раму. Связанная из хрупких веток тальника, она могла не выдержать сильных ударов о подводные камни.

С обеих сторон над нами нависали огромные скалы, вершины которых терялись в клубах тумана. Мокрые насквозь от непрекращающегося дождя, от застывающих брызг, мы боролись со стихией, с нетерпением ожидая рассвета. Наиболее сложное место на Ерополе находится примерно десятью минутами ниже устья Ольхейвеема. Потоком воды нас понесло на мрачную черную скалу. показалось, что сплаву здесь может прийти конец. Чудом удалось отгрестись от сурового утеса, едва задев его правым баллоном.

– Впереди сплошные камни! Что делать?

– Гребем со всей дури, на скорости проскочим!

На рассвете, испытав на прочность наши нервы и конструкцию катамарана, каньон закончился так же неожиданно, как и начался. Мокрые, продрогшие, сонные, в 6 часов утра мы пристали к берегу, чтобы позавтракать и обогреться у костра. Стоя едим гречневую кашу. Одновременно протекает процесс сушки вечно сырых мест, предназначенных для сидения.

Нет худа без добра. Нескончаемый дождь значительно поднял уровень воды в реке, увеличив скорость течения. Ниже устья Умкувеема (этот приток раза в четыре шире и мощнее самого Еропола) никаких препятствий для сплава нет. Несколько раз, засыпая, я чуть не сваливался с катамарана. Наконец, в полдень, мокрые до нитки, решаем закончить самоистязание и как раз в этот момент видим яранги на правом берегу. Первые люди на Чукотке: баба Катя с папиросой во рту и молодая Вера с сыном Стасиком – члены оленеводческой бригады, так называемые чумработницы. Они шьют, ремонтируют одежду, выделывают меха. Заготовками грибов и ягод не занимаются, поскольку совершенно лишены соли и сахара.

После бессонной ночи засыпаем на ходу от неожиданного тепла и гостеприимства уютного жилища. Дым от очага в яранге идет прямо вверх, в отверстие в вершине ее конуса. Если дрова сырые, сильная копоть. Так поддерживали огонь в жилище и 60 и, вероятно, 600 лет назад. Свод палатки опирается на каркас из жердей, крепление веревочное. Над всем сводом яранги развешены портянки, плащи, рукавицы, сушащиеся мясо и рыба. Пол яранги уставлен по периметру ящиками с припасами, котлами, кастрюлями и тазами с сырым мясом. Спальный отсек отделен пологом из оленьих шкур. Спят обитатели яранги в меховых мешках, напоминающих обычные спальные. Подушку заменяет длинный общий валик. Тут же в спальном отсеке стоит единственный современный предмет – рация.

Село Чуванское. Необычные для нас крохотные домики с высокими насыпными завалинками. Все подчинено экономии тепла.

В Чуванском великолепный прием у первого встречного, совершенно незнакомого человека. Это Гена Иванцов. Мыслимо ли такое не на Чукотке? Плотный ужин из обыкновенных, но недоступных нам продуктов, варенье из морошки. Предыдущие 35 дней мы питались только концентратами. В теплице у нашего нового знакомого, словно в сказке, растут огурцы, свекла, арбузы. Картофель вызревает в открытом грунте.

Купили в магазине весь ассортимент имеющихся продуктов: овес, ячневую крупу, калифорнийский сахар, напоминающий пудру, кофе, чай, сливочное и растительное масло, черный перец, консервированный зеленый горошек, последнюю булку хлеба, муку. Соли действительно нет. В магазине был еще яичный порошок по цене 110 тысяч рублей за килограмм. Гена сказал, что это круто, и насыпал его из своих запасов.

Костя полночи пек лепешки на последующие дни сплава. Андрюха с Геной отыскали половину бочки и настил для палубы нашего судна. Утром Гена и его семья проводили нас дальше.

Ниже Чуванского на Ерополе и Анадыре встречаются очень живописные места. Видели скалу в затоне, по форме напоминающую парус возле Ласточкина Гнезда в Крыму, чуть дальше стояла симеизская Дива. По правому берегу долгие километры тянутся горелые сопки. Над пожарищем торчат высоченные черные стволы, а между ними моря, нет – океаны иван-чая. Сиреневый цвет доминирует над всей округой даже в эту дождливую грустную погоду.

Дальше река метнулась влево, ударилась о горы и понесла нас на юго-юго-запад.

– Ночью не плывем, – сказал я.

– Как здорово, ночуем в палатке, – сказал Миша, утрамбовываясь в спальный мешок.

Неожиданно нас поднял шум моторки. В ней сидело четыре человека.

– Откуда?

– Из Марково. Вы путешественники? Ваши уже ждут. С лодочными моторами.

Приятное известие. Наш вспомогательный отряд в составе Игоря Губернаторова и Володи Казанцева доставил в Марково запасы нового снаряжения и продуктов питания.

– Оленеводов выше Чуванского видели?

– Да. Там две женщины.

– Баба Катя там?

– Вы ее знаете?

– Знаком. Она моя мать!

В устье реки Травка на некоторых картах обозначен поселок Еропол. Это один-единственный дом, напоминающий аккуратную загородную дачу, каких мы много видели где-нибудь под Москвой или Санкт-Петербургом. Обитаема она или нет, мы не выясняли.

Двадцать восьмое июля – сотый день похода. Ограниченный опыт подсказывает, что сотые дни всегда ветреные, дождливые, со стаями туч, волочащимися по небу. Два гребца сидят на носу катамарана, остальные укрываются палаточным тентом. Дежурный поддерживает в бочке огонь и готовится варить ячневую кашу. Дует встречный ветер, а парусность наша столь велика, что нас обгоняют плывущие коряги. Обидно. Даже рыбу ловить не удается, поскольку воблер на леске тоже опережает нашу еле ползущую лохань. Пошли на хитрость: сзади нас догнала здоровенная кокора, дерево вывороченное с корнем, мы зацепились за нее, что несколько повысило нашу скорость.

Поселок Марково, в который мы прибыли в 14.35 местного времени (разница во времени с Москвой – плюс 9 часов) 29 июля, стоит на правом берегу реки Анадырь. Сейчас в Марково живет 1200 человек против трех тысяч еще пять лет назад. В поселке много магазинов, пятиэтажные дома, аэропорт, аптека, почта и даже прачечная. Уникальные окрестности поселка формируют климатические условия более мягкие, чем в чукотской столице Анадыре и других районах. Здесь растут тальник, лиственница, тополь, чозения, береза, картошка в открытом грунте, огурцы и помидоры в теплицах. Замечательное расположение поселка было подмечено еще его основателем Семеном Дежневым.

Увеличить схему маршрута по Колыме, Чукотке (поселок Галимый – поселок Марково)

Марково – один из самых дорогих населенных пунктов мира. Легкий банкет по поводу завершения многодневного пятого этапа обошелся в 700 тысяч рублей. Бутылка «Кока-Колы» (2 л) стоит здесь 45 тысяч рублей, мадера (0,7 л) – 85! Мы живем в эпоху инфляций, деноминаций и прочих экономических катаклизмов, поэтому при чтении этих строк несколько лет спустя вам, дорогой читатель, может оказаться затруднительным понимание этих чисел. Так вот, с учетом курса доллара на тот дождливый июльский день, еще раз указываю стоимость одной бутылки «Колы»: 7 долларов 83 цента. Где больше? На атолле Бикини на Маршалловых островах? Вряд ли.

В длительном путешествии надо сглаживать острые углы, возникающие иной раз во время общения. Даже в недельных походах проявляются конфликты, поэтому многие удивляются тому, как мы не переругались за пять месяцев в замкнутом коллективе. Во-первых, появляющиеся в экспедиции новые участники и множество впечатлений разнообразят наше бытие, а главное, надо отдать должное моим мальчикам, объединенным общей целью, ради достижения которой они порой идут против своих желаний: молчат, когда хочется спорить, делают то, с чем иногда даже не согласны.

Всех жителей Чукотки можно разделить на две категории: местные и приезжие. Первые – это чукчи, чуванцы, эскимосы, эвены, коряки, юкагиры и так далее, все те, кто жил здесь испокон веков.

Всех приезжих, появившихся тут по большей части в 1950–1960-е годы, в свою очередь, по классификации Володи Казанцева, можно подразделить еще на три подгруппы: идеалисты, материалисты и жертвы обстоятельств.

Первая подгруппа – всякого рода интеллигенты: ботаники, геологи, орнитологи и прочие. Они приехали сюда делать свое интересное дело и остались в этом краю, очарованные его прелестью, открытостью и добротой местных жителей. Люди-бессеребренники накопили и продолжают, несмотря ни на что, накапливать массу интересных сведений о Чукотке в самых разных областях знаний, но их багаж рискует остаться невостребованным, хотя бы из-за того, что у лиц этой категории нет средств просто добраться до крупных городов и поделиться с коллегами своими знаниями.

Материалисты приехали заработать денег, подкопить их, а затем на «материке» купить квартиру, машину или построить дом. Эта категория составляет процентов 60–70 всего русскоязычного населения. Но от силы десятая их доля реализовывала в полном объеме свои мечты. Это тоже добрые и хорошие люди, но они какие-то усталые, усталые бесконечным ожиданием воплощения мечты. Ими постепенно утрачивается чувство времени и реальности.

– Когда продолжим ремонт?

– В конце месяца!

– Когда поедете в Анадырь?

– Весной!

Здесь – это норма жизни.

– Подумаешь, сварщик месяц в Лаврентия сидит. Степаныч, вон, в прошлом году на два с половиной из-за горючки завис.

Этим людям начисляются огромные зарплаты, и такое впечатление, будто их устраивает то, что, скорее всего, эти деньги им никто не выплатит. Это просто нереально.

Третья категория – жертвы обстоятельств. Это представители приезжих, но родившиеся здесь. Другую жизнь большинство из этой подгруппы видело только по телевизору. Она привлекает их, но пугает неизвестностью. Делать выбор они вынуждены в 18–20 лет во время учебы или службы в армии. Если они возвращаются домой, то остаются на Чукотке навсегда.

Женщины Чукотки. Довольно несчастные создания. Мужчин меньше, потому что у чукчей в порядке вещей такие развлечения, как борьба на ножах и хождение в шторм на утлых лодчонках. Кроме того, здешние мужчины очень подвержены пьянству. Остатки работоспособной части сильной половины месяцами кочуют по тундре с оленями без посещения поселков. Неудивительно, что по официальной статистике («Известия» от 25 ноября 1997 года) Чукотка занимает первое место в России по количеству внебрачных детей – 48%. В порядке вещей, если к идущему по улице райцентра трезвому мужчине детородного возраста обратится чукчанка с просьбой содействия по появлению у нее ребенка. И вы не посмеете ее осуждать!

Быт. В благоустроенных домах уже на лестничной площадке видно, кто здесь живет. У приезжих обувь стоит на площадке перед дверью, у местных – внутри. У приезжих – скромный уют и порядок, у местных – свалка, множество беспорядочно валяющихся вещей, среди которых ползают полуголые дети.

Общий признак чукотских поселков – серость, отсутствие ярких цветов. Это касается одежды людей, облика зданий, техники, квартир, интерьеров. И только природа оживляет этот край своими неповторимыми красками.

Собаки Чукотки. Они неприхотливы, лохматы и равнодушно-приветливы. В основном, сами добывают себе пищу: либо роются по помойкам, либо ловят грызунов, евражек и тому подобное.

Игорь Губернаторов и Володя Казанцев, особенно в свете здешних цен, немыслимые молодцы: они привезли ВСЕ продукты до конца маршрута, часть из них в Марково, часть в Анадыре, а самое главное – они договорились о транспортировке значительной части нашего скарба в Эгвекинот. Узнав это, я понял: экспедиция благодаря их помощи обречена на успех.

Но есть и ложка дегтя в нашей огромной медовой бадье: Игорь и Володя привезли нам известие о несчастном случае с кем-то из наших мотоциклистов на обратной дороге. Ни имен, ни фамилий. Информация от Введенского, у которого на складе ребята забирали продукты. Мы в догадках, сомнениях и шоке.

1997 г.

• Этап 8. Восточная Чукотка (поселок Эгвекинот – Мыс Дежнева)
• Этап 7. Центральная Чукотка (поселок Шахтерский-3 – поселок Эгвекинот)
• Этап 6. Река Анадырь (поселок Марково – поселок Шахтерский-3)
• Этап 5. Колыма, Чукотка (поселок Галимый – поселок Марково)
• Этап 4. Колымская трасса. (Якутск – поселок Галимый)
• Этап 3. Сибирь, река Лена (Усть-Кут – Якутск)
• Этап 2. Сибирь (Ирбит – Усть-Кут)
• Этап 1. Европейская Россия (Выборг – Ирбит)

• Обложка
• Содержание
• 1968 г.
• 1977 г.
• 1978 г.
• 1979 г.
• 1980 г.
• 1981 г.
• 1982 г.
• 1983 г.
• 1984 г.
• 1985 г.
• 1986 г.
• 1987 г.
• 1989 г.
• 1990 г.
• 1991 г.
• 1992 г.
• 1993 г.
• 1994 г.
• 1995 г.
• 1996 г.
• 1997 г.
• 1999 г.
• 2000 г.
• 2001 г.
• 2002 г.
• 2004 г.
• 2006 г.
• 2007 г.
• 2008 г.
• 2009 г.
• 2010 г.
• 2011 г.
• 2012 г.
• Условные обозначения