Книга «ШИРОКО ШАГАЯ»
- Обложка
- Содержание
- 1968 г.
- 1977 г.
- 1978 г.
- 1979 г.
- 1980 г.
- 1981 г.
- 1982 г.
- 1983 г.
- 1984 г.
- 1985 г.
- 1986 г.
- 1987 г.
- 1989 г.
- 1990 г.
- 1991 г.
- 1992 г.
- 1993 г.
- 1994 г.
- 1995 г.
- 1996 г.
- 1997 г.
- 1999 г.
- 2000 г.
- 2001 г.
- 2002 г.
- 2004 г.
- 2006 г.
- 2007 г.
- 2008 г.
- 2009 г.
- 2010 г.
- 2011 г.
- 2012 г.
- Условные обозначения
Полярный Урал! Всего два слова, а как много образов они рождают в воображении! Видятся промерзшие насквозь хребты, хрустальные потоки, всполохи северного сияния, тишина, безлюдье, не заходящее летом солнце и тучи гнуса. Как нормальному российскому путешественнику мне давно хотелось пройти по этим суровым местам, но осуществить желание удалось лишь в 2010 году, когда… вышел на пенсию.
Екатеринбургская команда, возглавляемая моим другом Николаем Рундквистом, уже несколько лет ведет сбор материалов для энциклопедии Урала. На июль 2010 года были запланированы натурные съемки самого труднодоступного и слабоизученного района Полярного Урала.
Мелькавшие первые двое суток за окнами нашего купе хвойные леса после Полярного круга потихоньку сменились на все еще цветущую, несмотря на середину июля, холмистую Большеземельскую тундру с белыми пластами снега по северным склонам.
Воркута, по меркам Заполярья, – довольно крупный шахтерский город, в котором все здания стоят на сваях: внизу – вечная мерзлота. После развала СССР численность населения, несмотря на нашествие кавказцев (в основном азербайджанцев, взявших под свой контроль магазины и рестораны), год из года сокращается. Если в 1991 году в городе и поселках-спутниках суммарно проживало около 300 тысяч человек, то сейчас – всего 110 тысяч. В центре город еще силится соответствовать званию столицы Севера, но на окраинах большинство микрорайонов опустело, и дома там похожи на призраки на тонких ножках.
 |
 |
В Москве о грандиозных воркутинских проектах строительства новых угольных шахт, начале разработки богатейшего месторождения титана и сдаче в эксплуатацию взлетно-посадочной полосы для космического челнока «Буран» уже никто и не вспоминает. Больше половины шахт, в том числе новейшие, закрыли и сравняли с землей. Эта ситуация вызывает недоумение: коксующийся уголь, добываемый здесь, уникален по своему качеству. Специалисты утверждают, что он самый лучший для варки стали, и были времена, когда его экспортировали в 12 стран мира.
Поздно вечером (это можно определить только по часам: здесь летом и ночью светло, как днем) загрузились в многоцелевой легкобронированный военный вездеход и за 13 часов езды по заливаемой дождем желтой цветущей тундре, мягко ныряя в заросшие стелющейся арктической ивой овраги, пересекая каменистые ложа речушек, достигли места слияния Малой Кары с Большой. Эти две реки и дали название холодному Карскому морю. Отсюда начинался наш маршрут: по долине Большой Кары проще всего добираться до водораздельного перевала, за которым Азия сменяет Европу.
Перекусив, тут же разошлись по радиальным маршрутам для сбора материалов. Я, не обремененный специальными заданиями, решил подняться на отдельно стоящую гору со столообразной макушкой, усыпанной угловатыми обломками, и отснять панораму с высоты птичьего полета.
Из-под ног то и дело с оглушительным треском выпархивали краснобровые куропатки, жировавшие на зелени террас. Зайцы же, так те просто толпами разбегались. Над головой появились и принялись нарезать круги стервятники, привлеченные замельтешившей живностью.
На полянках, покрытых цветущим багульником и морошкой, несколько раз попались ветвистые рога диких оленей, сброшенные, вероятно, в прошлом году. Некоторые экземпляры просто великолепны. Невольно пожалел, что не могу взять их с собой. Весной у оленей вырастут новые нежные, упругие ветви, опушенные шелковистым мехом и пронизанные массой кровеносных сосудов. За лето они превратятся в крепкую бело-коричневую кость со множеством изящных ответвлений. А зимой вся эта красота вновь окажется на земле.
Достигнув вершины, вскарабкался на полуразрушенный останец и огляделся. Во все стороны света, кроме запада, где до самого Белого моря тысячекилометровой полосой тянется мшистая тундра, дыбились величественные нагромождения отрогов, клыкастых пиков. Горы! Горы! Красота, застывшая в камне! Казалось бы, нет в этих неприступных изломах, уступах, расщелинах никаких закономерностей и пропорций. Один хаос. Но какой! Сколько в нем неукротимой мощи и непостижимой гармонии. Среди всех земных творений Создателя, думается, именно в горах проявляется высшая степень его мастерства. Наши палатки отсюда смотрятся разноцветными уютными островками среди обнаженных скал и искрящихся на солнце озер.
С погодой повезло: тихо, солнечно. Даже редкие облачка недвижимы – застыли, как парусники в полный штиль. Груз (три палатки, спальники, два катамарана, котлы, теплые вещи, фото, видеоаппаратура и двухнедельный запас продуктов) распределили поровну, без скидок на возраст и физические данные. Когда я закончил утрамбовывать свою поклажу, хозяйственный Борис Добровольский подошел и приподнял рюкзак – убедился, что меня не обделили. Я с содроганием оглядываю разбухшее чудовище – его размеры пугают. Тоже пытаюсь приподнять и прихожу в ужас: впечатление, будто рюкзак набит камнями – такой тяжелый! Но отступать поздно. Перекладываю груз так, чтобы сместить центр тяжести поближе к спине, подгоняю ремни, застежки. Во, уже полегче!
Увеличить схему маршрута по Полярному Уралу
Командор, удостоверившись, что поляна убрана, мусор закопан (с этим у нас строго), костер потушен, закинул с колена свой рюкзак и мерно зашагал по береговым валунам на восток. За ним гуськом, след в след, потянулись остальные. Я замыкаю цепочку. Ступая между низеньких кустиков голубики и карликовых березок, по пружинящим мхам, углубляемся в огромную котловину, обрамленную с трех сторон горными цепями, угрожающими нам хищным оскалом острозубых пиков. Проходим мимо трапециевидной, внушительных размеров горы с косо нахлобученной снежной шапкой.
Слышится утробный гул. Он все громче. Заинтригованные, мы все чаще поглядываем в ту сторону. Наконец, видим вырывающийся из узкой щели мощный поток. Домчавшись до последнего уступа, он искрящимся клинком вонзается в гранитную чашу. Зрелище завораживающее! Представляю, какие бастионы и исполинские органные трубы-сосульки вырастают здесь зимой! Особый колорит водопаду придают обширные снежники по бокам и лежащие на них дикие северные олени – прячутся, по всей видимости, от комаров. Заметив горбатых существ на двух ногах, они насторожились, но не встали, лишь бдительно поглядывали, пока мы не скрылись за увалом.
Медленно плетусь в конце вытянувшейся вереницы. Устал. Так быстро! Прилагаю все силы, чтобы сократить разрыв, но безуспешно. Боже, что же будет дальше?! Неужели подведу командора?! Настроение мерзкое. Успокаиваю себя мыслью, что первые ходки для меня всегда самые тяжелые. Дня через два втянусь. Хорошо хоть горы радуют – чем глубже забираемся в этот вздыбленный, перекореженный исполинскими силами мир, тем величественней и суровей отроги. Заснеженные сверху, понизу они покрыты жемчужными нитями ниспадающих ручьев. Панорама сильно напоминает Кавказ на высоте 4000 метров.
Ночью меня несколько раз будил звук, похожий на удары капель дождя. Но каждый раз выяснялось, что это комары бьются о тент палатки (они здесь громадные – размером почти с муху). Утром, выбравшись наружу, увидели следы росомахи. Они четко отпечатались и на песке, и на иле. Слава Богу, мешки с продуктами не тронула (из-за тесноты часть груза, прикрыв куском полиэтилена, оставили под открытым небом). Сгрызла только несколько сухарей, забытых на крышке котелка.
***
Поднявшись вдоль речушки со странным названием Мадыяха, местами все еще перекрытой снежниками, перевалили в бассейн речки, впадающей в озеро Большое Щучье, самое глубокое на Урале (глубина 136 метров). И здесь зайцев тьма. Местами идешь, а ноги буквально скользят по сухим шарикам помета, словно по льду.
Наконец-то я вошел в рабочий режим и уже получаю от нагрузки удовольствие. Зашагал, как в молодости, легко и быстро. Проходя мимо устья ключа, выбегавшего из распадка, забитого снегом, увидели необыкновенное зрелище: несколько десятков черноспинных хариусов сгрудились прямо под сливом. При нашем появлении они бросились на глубину: вода в реках от долгого солнца потеплела, и они охлаждались в ледяных струях ручья, вытекавшего из-под глетчера.
Дойти до озера в тот день не удалось. Настигнутые порывами ветра, сдобренного холодным секущим дождем, мы вынуждены были встать прямо в горловине ущелья, в трех километрах от Щучьего. И напрасно – надо было пройти еще хотя бы с километр. Дело в том, что в этом месте ущелье – все равно что гигантская аэродинамическая труба, где любое движение воздуха превращается в неукротимую стихию. Ветер довольно скоро достиг такой силы, что валил с ног. Соорудив из камней ветрозащитные стенки, с большим трудом натянули палатки. И тут ветер неожиданно стих. Мы обрадовались – пора было готовить ужин. Все вылезли наружу, развели костер. Но горные духи, видимо, решили поиграть с нами – тут же пригнали ветер на пару с густо хлещущим дождем.
Жаркий костер стал на глазах чахнуть. Мы разбежались по палаткам, а дежурившие командор и Андрей Тихонюк склонились над чадящим костром, мужественно пытаясь раздуть угли. На них уже страшно смотреть: мокрые лица в саже и пепле, глаза слезятся от дыма. Накрыв костер телами, они, наконец, добились того, что, несмотря на разверзшиеся хляби, вода в котлах закипает. В меньшем из них преет каша, а в большом заваривается чай. Мы счастливы, что не остались без ужина, и хвалим ребят за проявленное упорство.
Прошел час, другой, а ураган не думает сбавлять напор. Дождь и ветер, то стихая, то усиливаясь, хлестали, рвали наши матерчатые убежища в общей сложности двое суток. Ко всему прочему сильно похолодало – температура воздуха упала до двух градусов. Все пропиталось сыростью. Даже в спальниках бьет озноб, а согреться и обсохнуть нет никакой возможности. Ветер, дождь, холод, сырость, угроза разрыва палатки сильно действовали на нервы. Нам уже казалось нереальным, что где-то нарядно одетые люди ходят в театры, в кино, что кто-то, уютно угнездившись в кресле, в это время склонился над книгой и пьет горячий чай со сливками.
Но мы не унываем – знаем, что рано или поздно буря стихнет и выглянет солнышко. Тогда согреемся, обсохнем и тоже сядем пить чай, который для нас будет самым вкусным на свете: только испытав лишения, можно в полной мере оценить всю прелесть не замечаемых в городе радостей.
Речка все набухала. Вскоре поток воды, поднимаясь и ширясь прямо на глазах, помчался грозным валом к озеру в двух метрах от наших палаток. Когда часа через два паводок так же резко отступил, а дождь ослаб, я не стерпел и, надев водозащитный костюм, отправился к озеру: надоело лежать и слушать вой ветра и грохот тента.
Ветер и дождь били в спину, так что до Щучьего дошел довольно быстро. Речушку, вытекавшую слева и перегородившую путь к нему, одолел с трудом – без тяжелого рюкзака сносило течением. Озеро штормило – метровые волны катились вдоль заваленных камнями берегов к южному, невидимому отсюда краю. Гор, обрамлявших водоем, не видно – они почти до подножия погружены в серую пелену низких облаков. Ветер срывал и уносил в их муть белые гребни волн.
Растительность здесь заметно богаче. Березы почти настоящие – по три-четыре метра высотой, правда, стволы все равно корявые, и растут они, как кусты, по нескольку штук от одного корня. Мое внимание привлек стоявший посреди безлесного склона громадный камень правильной пирамидальной формы. Подхожу поближе. Вокруг – свежие и уже позеленевшие кости, черепа. По всей видимости, я набрел на жертвенник ненцев. Когда соприкасаешься с древними следами язычества, невольно проникаешься почтением и к людям, продолжающим совершать в этой глухомани обряды предков, и к камню-святилищу – бесстрастному свидетелю многовекового обычая.
На полянках, тянущихся, словно зеленые бусинки, натыкаюсь на свежие вороха обглоданных ветвей ивы и кончики каких-то мясистых стеблей, тут же – следы медведей. Парящая куча бурых колбасок быстро охладила мой исследовательский запал, и я, торопливо отсняв панораму, повернул назад.
Встречный ветер и струи дождя теперь били прямо в лицо. Очки тут же залило водой, и я с трудом различал тропу (а без очков вообще не вижу – минус одиннадцать диоптрий). Каждый шаг против ветра требовал значительных усилий. Чтобы уменьшить парусность, я пригибался к земле. В общем, возвращаться было намного трудней. В этой непогоде все же имелся один плюс – не было комаров, а то в предыдущие дни в ботфорты болотников их набивалось столько, что хватало на полновесный бифштекс.
Ноги скользят по мокрым камням. То и дело падаю. Наконец, сквозь рев ветра улавливаю грозный гул речного потока. Ищу брод. Наконец, вижу участок, где пенистый поток разбивается на три рукава. Первые два преодолел с ходу, а в третьем струя оказалось столь мощной, что подошвы болотников предательски заскользили по камням. Чувствую – еще чуть-чуть, и меня оторвет и понесет, измолотит об острые камни, превратив в кровавую отбивную.
Отступил на островок, покрытый валунами. Чтобы увеличить вес, взял в руки двухпудовый камень и опять зашел в речку. Теперь ноги как будто прилипали ко дну. Поток все глубже. Вот буруны захлестнули края высоких голенищ, и ледяная вода хлынула в сапоги. Наплевать! Сейчас главное – не упасть… До лагеря добрался, промерзший до костей. Пришел в самый раз – ребята уже готовились выйти на поиски. Дрожа, переоделся в сухое (сухое относительно того, что было на мне после «прогулки» к озеру), залез в спальник, но так и не согрелся. Всю ночь трясся, как мокрый суслик, выскочивший из затопленной норки.
Командор каждые полчаса смотрит на показания электронного барометра. Наконец, давление стало расти. В разрыв туч глянуло и тут же спряталось солнце (а время, кстати, три часа ночи). Полярный день – это, конечно, занятно. Привычные понятия «день – вечер – ночь – утро» здесь сливаются, и остается лишь день. Из-за этого в трех сутках, при желании, можно устроить четыре: поспал – пошел, поспал – пошел. Ведь здесь и ночью можно идти так же, как и днем: светло. Честно говоря, эта особенность Заполярья моему организму не понравилась. Экзотика хороша на один день, а в дальнейшем круглосуточный свет вызывает ощущение дискомфорта. От биологических часов никуда не деться – человек, рожденный в средней полосе, генетически настроен на режим, предусматривающий чередование света и тьмы. 
Низовой ветер заметно ослабел, и хотя тучи продолжали утюжить горы, дождь прекратился. Командор тут же дал команду сворачивать лагерь. Дальнейший маршрут пролегал по самым глухим местам, не посещаемым людьми из-за удаленности и сложности прохождения. Те редкие путники, что добираются до озера Большое Щучье, обычно поворачивают направо и по его берегу выходят в бассейн Оби. Мы же, не дойдя до озера два километра, свернули налево. Весь день шагали с рюкзаками вверх по бурному потоку, текущему в узком каньоне, по колено в воде, забираясь в глубь горного массива.
Через пять ходок (наш командор считает, что самый оптимальный энергосберегающий режим движения – 20 минут ходьбы и 10 минут отдыха) видим, что сузившаяся щель упирается в каменную стену. Всем кажется, что там тупик, но откуда тогда столько воды? Подойдя почти вплотную, поняли, в чем дело: щелеобразный каньон в этом месте сворачивал под прямым углом на север. Наконец, впереди замаячил гребень. Островерхие пики, похожие на суровых стражей, стояли плотным частоколом. Обливаясь потом, продолжаем карабкаться все выше и выше. Ручей уже гремит под камнями. Отдыхаем через каждые три минуты. Икры ног начинает сводить судорога. Поднимаемся чуть живые на водораздел. Гип-гип, ура! Дальше легче: впереди спуск! Валимся на снег и первые минуты не в состоянии даже улыбаться.
Отдышавшись, огляделись. Во все стороны расходились заснеженные горные цепи. В прозрачном воздухе пилообразные гребни и морщинистые грани гор проступали столь четко и рельефно, что казалось, будто они специально придвинулись к нам. Трудности сразу забыты. От увиденной красоты и царящего здесь вселенского покоя на душу легли восторг и умиротворение. Панорама настолько притягательна, что с трудом отрываем от нее взоры. Особенно манили хребты, убегающие за горизонт. Так и хотелось расправить крылья и полететь туда.
По каменистому скату осторожно спускаемся на плато, почти все покрытое слежавшимся фирном. В глубоких карах тоже снег. Здесь я зевнул трещину и… провалился по пояс. Ступню на левой ноге при этом вывернуло так, что растянул связки. Только наступишь – от боли хочется кричать, но терплю, чтобы не задерживать товарищей. Иду, стараясь не нагружать травмированную ногу. Мой организм настолько мобилизован на движение и так велико желание не подвести группу, что вскоре и боль отступила.
Зато когда вечером стянул сапог, увидел, что ступня распухла так, будто, ее накачали воздухом, а голеностопный сустав опоясывала синюшность. Обильно смочил мочой носок и, натянув его на ногу, надел сверху полиэтиленовый пакет. Уринотерапия помогла – к утру синюшность побледнела. Правда, опухоль держалась еще недели две.
Переночевав в скальном затишке, продолжаем спуск. Склон весь в свежих осыпях. Лишь кое-где торчат останцы, покрытые сыпью багряных лишайников, делающих их похожими на зажженные факелы. Только ступишь на камень, близлежащие приходят в движение и предательски ползут вниз. Прыгнув на крупный валун, я поскользнулся и грохнулся перед ним. Потревоженный камень ожил и поехал на меня, как танк. Едва успел откатиться с его дороги.
Особенно впечатлили покрытая густым инеем, лысая, похожая на голову седого старца макушка горы Байдаратасаурей и перьевидные останцы вокруг нее, четко отражающиеся в зеркальной глади озера. На ультрамариновом небе ни единого облачка, а там, откуда мы пришли, все еще табунятся рваные лохмотья туч.
Завершив запланированные радиальные маршруты, мы направились в долину реки Малая Хуута по забитому – где курумником, где многометровым фирном – корытообразному желобу. Пройдя по берегу реки еще километров семь, собрали катамараны, тщательно закрепили груз и понеслись по темно-зеленой воде, то и дело зарываясь носами в стоячие волны. Несмотря на сильное течение, комары не отстают – серая туча так и висит над нами. Горы все ниже. Пошли холмы со сглаженными вершинами. Их зеленые склоны (а особенно пойма) раскрашены веселой палитрой бесчисленных цветов. Появились первые лиственницы, правда, довольно худосочные. Зажатая среди отвесных стен каньона река без устали металась из стороны в сторону, резко падая на порожистых сливах. И это среди ровной тундры! Отгребаться от торчащих камней пришлось столько, что под конец весла буквально валились из рук.
На участках между порогами попадались ямы глубиной до пяти метров. В прозрачной воде были хорошо различимы темные силуэты крупных рыбин – неужели таймени?! Опустили блесну – к ней тут же метнулось несколько черных молний. Сильный удар – хищная рыба глубоко заглотила обманку. Осторожно подтягиваем рвущуюся на глубину добычу. Вот показался огромный, цветистый, как радуга, спинной плавник – хариус! Но какой крупный! Когда вытаскивали на катамаран второго, удилище сломалось в месте соединения колен. В итоге, пока проходили каньон, заодно натаскали радужных рыбин и на уху, и на жареху.
На одной, особенно уловистой яме я предлагаю постоять с пару часов, но Коля непреклонен: и так выбились из графика. Плывем по размашистой равнине с тучными лугами, покатыми холмами. На них сиротливо стоят уродливо изогнутыми свечками обтрепанные ветрами, скрюченные морозами лиственницы. Тут Малая Хуута впадает в реку Байдарату, по краям прикрытую все еще не растаявшими с зимы наледями. Теперь нас сопровождает не только шум воды, но и периодический грохот, похожий на раскаты грома. Это падают, рушатся на припеках увесистые глыбы прибрежного льда.
***
Лиственницы радуют глаз все чаще. Местами они уже растут рощицами. Без осложнений прошли еще один щелеобразный – правда, короче предыдущего – каньон, глубиной метров двадцать. Его дно густо усыпано отвалившимися от стен громадными камнями, и чтобы не напороться на них, приходилось грести на пределе сил.
Теперь рыбное меню каждый день. Особенно полюбился всем свежепосоленный хариус. Нарезанный тонкими ломтиками, он буквально тает во рту! Байдарата – полноводная, широкая река. Уральские горы отсюда уже чуть видны. Шиверы и белопенные пороги исчезли, тем не менее, течение сохраняет завидную резвость. Казалось бы, плыви и радуйся, но – увы! – надо причаливать, закидывать рюкзаки на спину и с катамаранами в руках топать на юг к реке Щучьей. 
Ох, как тяжко, оказывается, идти с грузом по мшистому ковру тундры! От дурманящего запаха дружно цветущего багульника кружится голова. Здесь он повыше, чем в горах, – не менее 30 сантиметров. И грибов (а это в основном подберезовики) стало намного больше. Чем дальше, тем труднее даются километры. А тут новое осложнение: зачастили замысловатые переплетения карликовых березок, сменяемых в низменных местах ползучими зарослями арктической ивы. Они перегораживали путь широкими, труднопроходимыми полосами, перемежающимися кочками и ямами, заполненными ледяной водой.
В Заполярье небосвод кажется заметно ниже, чем в средних широтах. Он как бы прижат к земле, и его сплюснутое пространство обычно заполнено мешаниной из облаков всех видов и мастей. Это и могучие, бугристые башни, и высоко взлетевшие полупрозрачные перья, и тяжелые плоские блины у земли...
Днем нашу группу очередной раз настигла буря. Налетела она с северо-востока. Похоже, что мощные ветродуи в Заполярье не редкость. И опять ветер валил нас с ног, вырывал из рук катамараны (чтобы уменьшить парусность, баллоны сдули), а ночью яростно трепал обветшавшие палатки. Порой он накидывался и мотал их с такой силой, что сердце сжималось: сейчас, сейчас порвет!
Хорошо, что каждые 6–7 километров тундру оживляли остроконечные ненецкие чумы – крытые брезентом конусовидные каркасы из 25–35 шестов, высотой около пяти метров. Рядом – с десяток ездовых и грузовых нарт, вытянувшихся в длинную цепочку: где выпрягли оленей, там и стоят, дожидаясь следующей перекочевки.
Поскольку самые сильные ветра всегда дуют с севера, внутри чума установлен мощный упор. Его верхний конец подпирают жерди через изогнутую поперечину, а нижний вкопан в землю. Стоят чумы, как правило, на самых возвышенных, продуваемых местах – там, где меньше комаров, но в то же время и недалеко от воды. От атак кровососов нас спасал специальный крем. Тем не менее, вся одежда, а гуще всего головные уборы, сплошь облеплены длинноносыми кровопийцами, а перед лицом их вьется такое множество, что дышать приходится сквозь зубы. 
Ненцы радовались нашему появлению, как дети при виде игрушки. Люди, а тем более с «большой земли», здесь большая редкость. Глава семейства без лишних расспросов приглашает в чум, усаживает на мягкие подушки и шкуры – поговорить, попить чайку на ягодах. Жареную рыбу (летом это основная пища ненцев) с хлебом подавали со словами:
– Ешьте хорошо, знайте: ненцы – добрые люди.
Первым на нашем пути оказался чум ненца Ильи. В нем, кроме хозяина, живут жена, пятеро детей, теща и… бойкий сорочонок. Он ночует в чуме уже два месяца. Утром улетает через дымовое отверстие, а к вечеру возвращается, садится на перекладину и стрекочет – рассказывает о том, что видел. Женщины одеты в национальные платья с цветистым орнаментом. Между собой общаются на родном языке, довольно приятном на слух. Говорят тихо, можно сказать, вполголоса.
В центре чума – очаг с дымящимися мелкими сучьями полярной ивы, над ним – две поперечины, на которых вялится распластанная вдоль хребта на две половинки рыба. На прокопченных крючьях висят черные котлы. У очага – низенький столик. Справа и слева настелены окрашенные половой краской доски. На них, ближе к стенкам, – груды оленьих шкур, подушки. На полках – посуда, по большей части старая, алюминиевая. Набор предметов обихода минимальный. Меня поразило, что вроде бы маленький снаружи чум внутри представляет собой довольно просторное жилище, в котором свободно размещались и мы (а это девять крупных мужиков), и хозяева с детьми.
Общаясь с Ильей, выяснили, что ему для того чтобы обеспечить достаток в семье, необходимо иметь стадо не меньше 160 голов (100 важенок и 60 бычков). 100 важенок принесут весной около 80 телят. Если 50 из них сдать, то заработаешь 220–240 тысяч рублей. Этого вполне хватит на год. Все закупки они делают в фактории Лаборовая.
Сейчас стада пасутся на побережье Карского моря – здесь оставили лишь трех телят на ножках-ходулях, чтобы дети учились уходу за оленями. Оказывается, тундровые ненцы перегоняют стадо к морю до осени – там меньше кровососов. В чумах остаются женщины с детьми, старики и мужчины, гонявшие стадо в предыдущий год. Нынче оленей Ильи пасет вместе с оленегонными собаками его брат Петр. Стадо вернется только в конце сентября и будет кочевать по местным пастбищам до весны, выбирая места, где поменьше снега и нет гололеда. В связи с этим байдаратские ненцы летом питаются преимущественно рыбой и дикоросами (особенно много употребляют дикий лук – черемшу).
Из разговоров с Ильей и другими оленеводами мы почерпнули много полезной для энциклопедии информации. Особенно отрадно было узнать, что число ненецких семей, кочующих со своими стадами, с каждым годом растет. И пить стали значительно меньше. Многие, поскольку водку на местную факторию, по решению депутатов поссовета, перестали завозить, и вовсе не употребляют.
Ненцы считают, что если кусочек еды упал на пол, это означает, что предки, живущие на небе, хотят поесть. Упавшее сразу бросают в огонь. Верят, что рыбу с хвоста есть нельзя. Нарушишь – рыба больше в сеть не зайдет.
Чем глубже мы узнавали этих отличающихся природной скромностью людей, тем большую симпатию они вызывали. В них нет тщеславной мотивации к успеху и богатству. Добыв необходимое для пропитания, ненец теряет интерес к охоте. Вступает в действие врожденный тормоз. Поэтому они спокойны и довольны жизнью. Для них характерно одухотворенное восприятие природы. Меня поразила образность и простота мысли, высказанной Ильей:
– Земля живая, люди – маленькие комары на ее теле. Кровь из нее сосут и сосут. Скоро, наверно, лопнут от жадности.
***
Впереди множество термокарстовых озер самых разных размеров, соединенных извилистыми протоками. Мелководье бороздят утки разных мастей, пореже – гуси. А из-под ног с оглушительным треском разлетаются отъевшиеся куропатки.
Поднявшись на холм, увидели, наконец, широкую долину, разрезанную мутно-серой Щучьей – размашистой и многоводной рекой. Из-за ветра, гнавшего против течения метровые валы, сплавляться пока невозможно. Порывы ветра порой достигали такой силы, что гребни волн буквально разрывало на клочья.
Ожидая ослабления урагана, спустились в ложбину, густо заплетенную ветвями малорослой ивы. Здесь было так тихо, что лист не шелохнется. Однако надвигавшаяся грозовая туча заставила-таки нас задолго до вечера подняться на увал и искать чистый, ровный пятачок для лагеря. При установке палаток ветром сломало несколько стыков углепластиковых дуг. Пришлось обтачивать напильником концы штырей под внутренний диаметр соединительных втулок.
Утром следующего дня, хотя натиск ветра ослаб не намного, все же поплыли. И в этот же день, основательно намучившись (из-за встречного ветра почти половину пути тянули груженые катамараны бечевой), добрались до единственного в байдаратской тундре постоянного селения – фактории Лаборовая. Расположена она на высоком берегу Щучьей на расстоянии от основного русла.
В этом поселке, состоящем из двух десятков домов в одну улицу, постоянно живут пятьдесят человек, а прописаны пятьсот – остальные кочуют и приезжают в факторию лишь за продуктами или за медицинской помощью.
Заглянули мы в школу. Оказывается, это не просто место, где учат читать, считать, но еще и национальный ликбез. Здесь наряду с обязательными предметами дети постигают азы тундровой жизни: обучаются ставить чум, пасти оленей, шить меховую одежду. Интересно устроена комната для младшеклассников: движущиеся полукругом шторы напоминают детям чум, вместо парт – мягкие подушки. Рядом – комната, в которой собраны чучела животных, обитающих в тундре, парят, подвешенные на леску, птицы.
В общем, воссоздана привычная, не травмирующая малышей обстановка. Фактически это семейный детский дом, устроенный удивительной, несгибаемой воли женщиной – Анной Павловной Неркаги. Здесь одной семьей живут и ее дети, и дети со всей Байдаратской тундры. Она для них и мать, и учитель, и духовный пастырь, и жизнеутверждающий пример.
Все, экспедиция завершена! Мы счастливы. Больше всех, пожалуй, я. Будучи самым великовозрастным, я очень переживал – боялся подвести ребят. Но, слава Богу, из-за меня не произошло ни одной задержки. А на пеших отрезках случались дни, когда именно я задавал темп движению.
Полярный Урал восхитил нас не только строгой, дикой красотой его голокаменных отрогов, но и богатством животного мира. Давно не доводилось видеть в таком количестве непуганых птиц и зверей (удивленные зайцы подбегали к нам на 10–15 метров и разглядывали, недоуменно хлопая глазами).
А как, оказывается, прекрасна цветущая тундра! От дурманящего запаха багульника и других цветов голова порой шла кругом. Но и трудностей нам выпало более чем достаточно. Тут и «живые» осыпи, норовящие стащить в пропасть, и ревущие пороги, и коварные трещины в многометровом фирне; и переправы через стремительные потоки; и забивающие рот и нос кровососы.
Но более всего нам досаждали фокусы переменчивой погоды. В своих многочисленных путешествиях я пережил немало ее причуд, однако с такими непредсказуемыми, как здесь, не сталкивался. Случалось, что в течение суток погода по 3–5 раз меняла свое настроение, причем довольно круто, со скачками температуры от плюс двадцати пяти до нуля градусов (это в июле-то!). 
И самым тяжелым экзаменом, устроенным Севером, оказался ураган, настигший нас на выходе из ущелья, в трех километрах от озера Большое Щучье. Скорость ветра с зарядами дождя и мокрого снега тогда достигала пятидесяти метров в секунду! Его напор был столь силен, что одну палатку разорвало в клочья, а у двух других переломало дуги и вырвало часть оттяжек. Из-за этого палатки прижимало к земле так, что тент ложился на наши лица, залепляя их мокрым капроном. Чтобы не задохнуться, приходилось подпирать его ногами.
Маршрут позволил нам увидеть и запечатлеть девственную красоту самых глухих, нехоженых, практически не тронутых цивилизацией уголков Полярного Урала. И понять, насколько богата наша Россия.